Учредитель чеченской благотворительной ассоциации “Вайфонд” Мансур Садулаев и его супруга, исполнительный директор организации, Амина Садулаева, некоторое время назад дали интервью нашему порталу. 

8 июля поздно вечером Мансур был задержан полицией в аэропорту Стокгольма, по прилету в Швецию. Его доставили в ближайшее отделение полиции. На следующий день стало известно, что Садулаева задержали по запросу России на экстрадицию. Власти РФ вменяют ему призывы к терроризму и экстремизму в видеороликах, размещенных в сети. 

Вчера шведская прокуратура отказала в экстрадиции Садулаева, однако, российская сторона не оставляет попыток добиться его высылки. 

Ранее, некоторых беженцев европейские страны выдавали российскому следствию “под гарантии” соблюдения их прав. Однако, ни проконтролировать выполнение гарантий, ни повлиять на ход дела после экстрадиции европейская сторона уже не может.

Супруги Амина и Мансур Садулаевы – основатели чеченской благотворительной и правозащитной организации VAYFOND, зарегистрированной в Швеции и оказывающей помощь землякам, попавшим в беду. 

Как они оказались в Европе, кому именно помогают и с какими проблемами сталкиваются, общественники рассказали в интервью. 

Мансур:

– Я родился и вырос в Чечне. Жил в Наурском районе, поселок Чернокозово. Помогал повстанцам, борцам за независимость. В 2009 году меня задержали и осудили на два года по 208 статье УК РФ, участие в НВФ (незаконное вооруженное формирование). Процесс шел в Урус-Мартановском суде. Отбывать срок меня повезли в Кировскую область. Я сильно заболел. Арестантов специально заводили в камеры, где содержатся больные туберкулезом. Потом мне сделали «перережим», — заменили колонию-поселение общим режимом. И меня отправили обратно в Чернокозово. Там я провел остаток срока. Весной 2011 я освободился. Но на этом претензии ко мне властей не закончились. Меня начали вызывать на допросы, вербовать, требовать сотрудничества. Когда я пытался возражать, силовики мне заявили: «ты сидел по статье за участие в НВФ, в дальнейшем никто о тебе даже не спросит, ты полностью в наших руках». Угрожали, что снова посадят, припишут преступления, или убьют как террориста, при сопротивлении. Мне велели каждые две недели отмечаться, телефон держать включенным, приезжать, когда вызовут. 

Я не выдержал такой обстановки и уехал в один из российских регионов к родственникам. А когда вернулся, силовики ворвались ко мне в квартиру. В тот момент меня не было дома. Позвонил участковому, говорю у вас же есть мой номер, зачем врываться? 

Мне ответили, что просто один опер приехал, поговорить хотел. Я понял, что «просто поговорить» меня могли бы вызвать, они что-то другое затеяли. Не стал рисковать и на следующее утро я выехал в Минводы на такси, а оттуда поездом в Украину. Тогда еще туда можно было попасть с российским внутренним паспортом. Я ответил полиции, что я в Грозном у родственников, приеду завтра.  

– Это происходило в 2011 году?

– Да. Примерно еще через пять месяцев я перебрался в Австрию. На нервной почве обострились болезни. В Европе меня сразу госпитализировали, я пролежал в больнице полгода и полтора года еще лечился. Капельницы, лекарства. В Австрию я попал как беженец. Пока шло лечение, процесс соискания убежища был заморожен. 

После этого мне дважды отказали в международной защите, ничем не обосновывая. У меня были все документы и доказательства, подтверждающие, что меня преследуют.

В 2015 году 24 декабря я принял участие в митинге, в Вене, в поддержку Адама Дикаева, преследуемого властями Чечни. Я высказался против Кадырова, Путина, рассказал о преступлениях силовиков против граждан в республике.

После этого Рамзан Кадыров по телевидению сказал, что дал задание узнать, кто в Чечне родственники митингующих и спросить с них за активность европейских чеченцев. Обо мне написали австрийские газеты, поднялась шумиха.

Еще через пару месяцев ко мне пришли из полиции, и сказали: «у нас есть информация, что вас хотят убить, поэтому нам придется перевести вас в охраняемую квартиру».

На меня готовится покушение. Кадыров дал указание убить меня, но полиция не знала, кому именно. Велось расследование, я должен был находиться под охраной. Меня действительно перевели в другую квартиру и приставили круглосуточную охрану полиции.

– Каково было все время находиться под охраной?

– Мне было очень сложно. По сути, домашний арест. Я круглые сутки находился в квартире и даже, чтобы выйти во двор, я должен был предупреждать тех двоих с автоматами, что дежурили внизу и периодически менялись. Когда я спускался, они ходили со мной. Сходить в магазин – та же история. Предупреждаю заранее, что собираюсь выйти и они приезжают на нескольких машинах вооруженные. С таким сопровождением я делал покупки. Не мог толком ни с кем встретиться и пообщаться. Также у меня был запрет на участие в массовых мероприятиях, я не мог выйти на общественную акцию, так как в этом случае задача по обеспечению моей безопасности усложнялась. 

Зато в свете угрозы моей жизни мне наконец предоставили политическое убежище. Ведь уже не только я, но и полицейские источники говорили, что я в опасности. 

Правда, о результатах полицейского расследования мне не рассказали. Я полгода прожил взаперти. Спустя время я переехал в Швецию.   

Но даже сейчас мне нежелательно появляться на территории Австрии. В этой стране уже был случай убийства беженца из Чечни, Исраилова, поэтому власти так серьезно восприняли угрозу в мой адрес. 

– Как вы пришли к мысли открыть организацию?

– В 2016 году в Бресте, на границе Беларуси и Польши скопились чеченские беженцы, пытающиеся прорваться в Евросоюз. Но пришедшее к власти правое польское правительство фактически закрыло границу, отказалось выполнять взятые на себя страной обязательства по защите просителей убежища. Люди, прибывшие еще летом, застряли в Бресте на неопределенный срок. Там сложилась тяжелая ситуация. Часть семей, не имея денег на жилье, ночевала на вокзале. Между тем, наступала осень, было холодно. Люди жаловались, что замерзают и болеют. Эта проблема была хорошо известна нам в Европе. Нам стало жалко детей. Они-то точно ни в чем не виноваты. Мы решили собрать средства, хотя бы на одежду и еду. По соцсетям уже вовсю шла информация, что дети голодают. 

Мы объявили сбор, но столкнулись с проблемой. Принимать пожертвования на личный счет невозможно. Если приходит большая сумма, у банка возникают вопросы, счет могут закрыть.

Мы решили зарегистрировать организацию, чтобы в нужный момент, а они возникают нередко, кто-то болеет, просит на лечение, мы могли оперативно кинуть клич о помощи. По-чеченски «вай» это «наш». Так родилось название VAYFOND– «наш фонд». В смысле – «всеобщий», чеченского народа, так как создан прежде всего для решения проблем чеченцев. Мы хотели, чтобы каждый нуждающийся наш соплеменник мог обратиться не только в чей-то известный фонд, а чувствовал некую «кассу взаимопомощи».

– Вашим родственникам, оставшимся в Чечне, успели навредить?

– Нет, у меня там нет близких родственников. Моего отца убили в двухтысячном году в Грозном. Мать умерла от болезни через четыре года. Я был единственным в семье, у меня нет ни братьев ни сестер. Есть двоюродная родня, но с ними я связи не поддерживаю, чтобы не навлечь на них лишние проблемы. Да и они сами не особо хотят выходить со мной на связь после начала моей общественной деятельности.

– Ваш отец принимал участие в военных действиях?

– Нет. Мы жили в Грозном в 99-м, когда началась вторая чеченская война. До февраля мы сидели в подвале, пережидали бомбардировки. В феврале я с матерью ушел пешком из города,  чтобы добраться к родственникам. Дороги еще были перекрыты, можно было передвигаться только пешком. В город вошли федералы. Отец остался присматривать за домом. А в апреле мы узнали, что отец убит. Нам рассказали, что федералы забросали гранатами подвал, в котором он находился. На тот период там оставалось очень мало людей, большинство уехали. На одну улицу оставалось по 2-3 семьи. Утром люди увидели, что из нашего подвала идет дым, уже было поздно, живых не  было. Нашли кости, пепел.

– Как только начал работать VAYFOND, сразу ощутили повышенное внимание чеченских властей, преследования?

– Я и до появления организации вел общественную деятельность, выступал, делал видеообращения, меня знали как противника кадыровской власти, такое же отношение сложилось и к организации, которую мы создали. 

– В какой момент оказание помощи нуждающимся, чисто гуманитарная миссия организации, переросла в поддержку политэмигрантам, преследуемым по политическим и религиозным причинам? 

– Мы открыто заявляли о своей позиции. Многие, даже чеченские организации в Европе остерегаются связываться с политически преследуемыми. Избегают таких людей. А мы не избегали. Заявляли, что мы сторонники независимости Чечни, что мы против Рамзана Кадырова и порядка, который установили российские власти. И именно те, кто преследуется этим режимом, начали обращаться к нам. 

Из Германии Россия потребовала выдачи Аминат Акуевой. А я был знаком с ее супругом, Зелимханом, он сидел вместе со мной в Чернокозово. Они боялись выдачи Аминат России. И мы начали оказывать юридическую помощь. Наладили связь с немецким адвокатом Зелимхана.

Также мы провели в Германии конференцию, где рассказали всем о целях организации. Мероприятие посетила правозащитница Светлана Ганнушкина, она тоже пыталась помочь Аминат, Зеимхану и другим беженцам, которых запрашивает Россия. Также там был Салам Витаев, тоже преследуемый российской властью в Чеченской республике. Постепенно мы стали не только благотворительной, но и правозащитной организацией.

– Насколько вы сейчас чувствуете угрозу, исходящую от руководства Чечни?

– Я уверен, что есть реальная опасность для нас, однако она настолько постоянная в последние годы, что мы уже научились не обращать внимание, привыкли. Это стало уже фоном. Конечно, осознаем опасность. Часто знакомые пишут, что нас ищут, наш адрес вычисляют, ищут человека, который до нас может добраться. Но мы и без этих сообщений знаем, что за нами охотятся. Впрочем, мы изначально знали, какими последствиями это чревато.

– Кто вы по образованию?

– Бухгалтер. Поступал и на юридический факультет, отучился год, но закончить не удалось. Тогда умерла моя мать, мне приходилось зарабатывать на жизнь. Я взял академический отпуск, решив, что потом продолжу, но так случилось, что продолжать не пришлось. Какое-то время я подрабатывал на стройках. 

– При каких обстоятельствах вы бы вернулись в Россию?

– … (пауза) в Россию, или в Чечню?

– Туда, откуда вы уехали.

– Только если в Чечне не будет российских войск и российской власти вообще.

– Считаете, что это возможно в ближайшее время?

– Я допускаю, что это может быть очень нескоро. Но мы полны решимости продолжать свою деятельность и делать все, что от нас зависит, чтобы приблизить время независимости. У нас нет желания просто воевать. Я хорошо знаю, что война приносит беды и страдания. Находясь в Европе, мы видим нормальное отношение к правам человека. И то, как государства относятся к своим гражданам. Мы к этой справедливости стремимся, мы хотим свое государство. Пусть маленькое, но в мире много примеров, как маленькие государства неплохо живут. А трудности есть у каждой страны. Просто не надо пытаться сломать хребет нашему народу.

Амина Садулаева

– Дополню про VAYFOND. В Европе не хватало организации именно такой направленности. Мы просто разрывались от обращений, к нам пошел огромный поток пострадавших.  Правозащитный характер нашей деятельности плюс наша принадлежность к сторонникам независимости Чечни сформировало нашу аудиторию. Мы даже перерегистрировали организацию, уточнив характер деятельности. Дополнили устав новыми пунктами. 

Наша работа опасна, поэтому многие другие общественники и специалисты боятся с нами сотрудничать. Действительно, это может быть для них чревато проблемами. Нам тяжело это дается, но мы стоим на своих принципах.

Мы находим нужных людей для сотрудничества. Для нас не столь важно, чтобы этот специалист имел хорошее европейское образование. Важнее, чтобы человек был компетентен в делах, связанных с Кавказом. Есть те, у кого глубокие знания законов, но нам еще нужно, чтобы человек был в курсе наших специфических проблем. Конечно, прибегаем к помощи адвокатов из разных стран, в зависимости от местонахождения беженцев. У нас в штате организации тоже есть юристы, но они больше заняты консультативной работой, помогают в оформлении документов. 

В каждой европейской стране есть свои нюансы, несмотря на одно для всех законодательство в области прав человека.

Мы находим адвоката, который в схожей ситуации выиграл дело и, кроме того, заинтересован, сочувствует беженцам, понимает ситуацию и искренне хочет помочь. Но есть страны, где от усилий защитника немногое зависит. Например, Босния и Герцеговина, или Словакия. Словакия экстрадировала преследуемого по сфабрикованному Россией делу ингуша Аслана Яндиева, хотя адвокат проделал огромную работу. Когда  спецслужбы и политики уже что-то между собой решили, повлиять на дело невозможно.

В Польше мы тоже не видим смысла налаживать контакты, там сейчас такая же ситуация, как в Босснии и Словакии. Это нестабильные страны, законы не работают.  Мы знаем ситуацию чеченского блогера Тумсо Абдурахманова. В его деле невооруженным глазом видно, что его просто растерзают, если его депортируют. Даже если не убьют, власти Чечни сделают все возможное, чтобы отомстить, закрыть ему рот, унизить. 

К нам много людей обращается из Польши. Это первая страна Евросоюза, куда попадают беженцы. Но мы пришли к выводу, что трата сил и денег там бесполезна. Ведь бывает, что одному человеку нужно несколько адвокатов. Один по делам интерпола, второй по вопросам экстрадиции, кто-то еще по предоставлению убежища и четвертый защитник из России, который со своей стороны проведет дополнительную работу. На одно дело уходит 10-15 тысяч  евро минимум. Плюс перевод документов на разные языки. Мы беремся только за те дела, в которых видим шанс на успех. Там, где его нет, нам приходится отказывать. Естественно, обратившиеся этого не понимают, обижаются на нас.

– Сколько сотрудников у VAYFOND?

– Более двадцати человек. Все работают на волонтерской основе. Зарплат мы не платим, иначе бы вовсе не справились. Соответственно, нашим сотрудникам надо совмещать эту деятельность с зарабатыванием средств на жизнь. Однако, мы платим внештатным юристам, переводчикам, журналистам. 

Раньше нас было три-четыре человека, потом стало пять-шесть, теперь двадцать. Мы растем. Наша цель, дорасти до уровня, когда мы и в политической сфере сможем на что-то влиять, более эффективно выступать в защиту наших подопечных. Пока что мы – маленькая чеченская организация. Нужно добиться авторитета международного уровня.

– На вас жаловались в полицию и налоговые органы. Как это происходило?

– Это делали в Швеции и в Германии. Мы и сами точно не знаем, кто это делает. Нашего представителя в Германии Мухаммада Абдурахманова задерживали, допрашивали, устраивали у него дома обыск.  Поводом был пост в фейсбуке, но в полиции у него спрашивали именно о нас, о том, как он с нами связан, кто такой Мансур. Похоже, что запись в соцсети была лишь поводом задержать Мохаммада. 

Что касается Швеции, то у нас тут никогда не было проблем ни с налоговой, ни с полицией, ни с кем-либо еще. С местными властями мы всегда ведем конструктивный диалог, они ведут себя очень адекватно. Мне нравится, что здесь не спешат делать  выводы. В ведомствах работают психологи и другие компетентные специалисты. Они тщательно проверяют любую информацию. Наша деятельность открыта и прозрачна, мы готовы показывать, куда и для чего мы отправляем деньги и кто присылает их нам. Финансовая полиция в любом случае это видит. 

На нас писали заявления, пытались связать с разными террористическими ячейками вроде ИГИЛ. Но мы доказали, что это бред. Мы выступаем против террористической идеологии.

Иногда мы сталкиваемся с провокациями. Например, нам пишут: «помогите мне уехать в Сирию». Мы понимаем, что это исходит от спецслужб. Какой нормальный человек такое напишет? Мы действуем в рамках шведского законодательства. Кроме того, с точки зрения радикальных экстремистов и их сторонников, мы сами далеки от ислама. 

Был случай, когда у нас попросил содействия человек, прибывший в Брест для пересечения границы с Польшей. Человек якобы беженец Чечни. Однако, в то же время он был сторонником Кадырова. Такие попадаются. Это обманщики, которые приезжают в Европу и плачут крокодильими слезами, что их притесняют. А потом, получив убежище, могут кричать «Ахмат-сила» и ездить домой на побывку. А власти Европы, которые предоставляют «позитив», будут всех беженцев воспринимать как потенциальных кадыровцев, пожирателей пособия, не нуждающихся на самом деле в защите.

Из-за подобных персонажей ужесточилась европейская политика в отношении беженцев. Из-за них нам так трудно снова и снова доказывать миграционным властям, что тот или иной наш подзащитный действительно нуждается в убежище.  Мы представляем доказательства, но все равно не можем убедить власти, ведь они видели обратный пример.

– Как вы сами удостоверяетесь, что беженец настоящий?

– Без подробностей расскажу, что у нас есть своя система проверки. Иногда мы находим живых свидетелей преступления против наших подзащитных. Связываемся с ними. Проверяем для себя лично, проясняем каждую ситуацию, чтобы понять, нужно ли браться. Хотя даже если человек виновен в том, в чем его обвиняют, то и тогда, согласно правам человека, он не должен быть экстрадирован. Ведь точно известно, что в России его права не будут соблюдены. Никто не должен быть наказан сверх предусмотренного законом. Однако, сейчас мы не ставим задачу защищать тех, кто действительно виновен. Ситуация с правами человека в мире обстоит так, что защита таких людей сразу же станет проблемой для тех, кто его защищает. Даже адвокаты боятся браться за определенные дела.

– Ваша проверка соискателей убежища точнее полицейской?

– Сейчас в разных странах власти начали обращаться к представителям национальных общин в связи с распространением терроризма. А проблемы беженцев их мало интересует. У них нет цели дать беженцу “позитив”. Думаю, что задача соцработника, сидящего в миграционном ведомстве, наоборот, отказать человеку в убежище.  Мы предлагали даже не сотрудничество, а свою помощь в ознакомлении с кавказской спецификой. Но миграционные власти не заинтересовались. Они готовы проявлять внимание только в связи с угрозой терактов от радикальных исламистов.

Та же шведская полиция не видит опасности со стороны ФСБ, которая также может завербовать агентов и что угодно сделать, чтобы дестабилизировать ситуацию в другой стране.

– Сложно открыть организацию в Швеции?

– Не сложно. Сложно ее “продвигать” потом. Нужно сначала отправить в налоговую инспекцию устав, дождаться разрешения. В каждой стране своя процедура. Если устав не нарушает законы местного государства и деятельность ему соответствует, то все в порядке. Каждый год нужно декларировать свою деятельность. Нужно быть готовым в любое время отчитаться перед государственным ревизором. Он может нагрянуть с проверкой после любой жалобы. Ежегодно надо отправлять отчет в налоговую.

– С чем больше приходится бороться, с европейской бюрократией и системой отказа в убежище, или с «пророссийскостью» европейских чиновников, когда они по наивности, или по другой причине думают, что права высылаемого будут соблюдаться?

– В отношении кавказцев, как ни странно, многие страны прислушиваются к сообщениям от ФСБ и начинают следить за человеком (кого спецслужбы россии преследуют). Допрашивают его родных, близких, друзей, знакомых. Мы ничего не можем с этим сделать.

Мы открыты и готовы в любой момент доказывать, что  это не так. Но больше всего нам приходится бороться, чтобы их не экстрадировали.  

Европейцы все и сами знают. Международные, не только правозащитные, но и политические организации многократно писали рапорты о массовом нарушении прав человека российской властью, особенно в Чечне.

 Эти рапорты мы всегда прилагаем к нашим письмам при обращении в любые структуры. Ответ бывает в духе, «да, мы знаем, что есть нарушения, но в этом конкретном случае все не так».

Когда видишь подобную причину отказа в убежище от миграционных властей, хочется и смеяться и плакать. Когда они пишут, что беженец из Чечни может получить убежище внутри России, это вызывает смех. Мы знаем ситуацию Амриева, которого даже в Беларуси достали. Выяснилось, что даже там у кадыровцев сотрудничество.

Это самая глобальная проблема. Всем пишут один и тот же отказ.

– Вы лично покинули Россию по политическим соображениям?

– Мои взгляды всегда не совпадали с мнением большинства и я была, живя дома, против политики властей. С учетом моих политических и религиозных воззрений (отношусь к салафитам, кого в Чечне преследуют), а также, по той причине, что я в любом случае не смогла бы сидеть молча и не противостоять этому режиму, полагаю, что меня бы уже не было в живых, если бы я не уехала из России. 

P. S.

Когда данное интервью готовилось к публикации, Амина Садулаева заявила об угрозах спецслужб своим родственникам, проживающим в России. 

Ее родных допрашивали на предмет ее местонахождения и прочих личных данных. Также силовики грозились возбудить против Амины уголовное дело. Собеседница считает, что эти события напрямую связаны с ее правозащитной деятельностью. 

Видеовизитка

Лидия Михальченко

Исследователь Дома свободной России

Аркадий Майофис — недавний репатриант, бизнесмен, создатель израильской фирмы Yoffi (уникальные подарки из Израиля). 

В прошлом — владелец известной российской региональной телекомпании ТВ-2, член Академии телевидения,  лауреат премии «ТЭФИ» (за вклад в развитие телевидения). 

Почему один из самых известных российских медиаменеджеров решил навсегда покинуть родину, как начинать новую жизнь, когда тебе 53 и как с нуля превратить идею в успешный бизнес, чей продукт даже отмечен в ресторанном рейтинге “Мишлен”, Аркадий рассказал в интервью. 

— Вы известны в России и успели приобрести авторитет и известность в Израиле. Почему вы решили уехать?

— У меня отобрали все, что создавалось в течение 25-ти лет. Мою компанию закрыли. Но если по большому счёту, причина более глубокая. Мои политические, эстетические, гуманистические, человеческие воззрения радикально разошлись с воззрением подавляющего большинства населения России. Я понял, что я  не хочу жить со всем  этим. Я верю социологическим опросам, согласно которым подавляющее большинство россиян поддерживает Путина. Значит мои ценности радикально противоположны ценностям подавляющего большинства моих сограждан. Я в тотальном меньшинстве. Невозможно бороться с подавляющим большинством населения. Если им хорошо, то пусть они в этом хорошо и живут. Но без меня. Я сожалею, что понял это слишком поздно. 

— Вам поступали угрозы?

— Были угрозы и именно это стало причиной такого скоропалительного отъезда. Спецоперацией по нашему уничтожению занималось ФСБ. Официально уголовного преследования не было, но мне передали из разных источников, что они дожидаются последнего дня эфира, после которого уже некому будет защищать меня и моих коллег. Не думаю, что со мной бы расправились, полагаю, меня сознательно выдавливали из страны, формировали такую атмосферу. Но я и не собирался проверять так ли это. 

— Вы занимались больше журналистикой или бизнесом?

— Как говорится, в шоу-бизнесе мало шоу и много бизнеса.

— Когда вы репатриировались?

— В 2015 году. 

— Почему выбрали Израиль?

— Потому что я еврей. Я не был сионистом в полном смысле этого слова, но я всегда любил Израиль, понимал, почему он был создан и как, это для меня всегда имело большое значение, и я не раздумывал над выбором страны. Некоторые мне говорили, “не уезжай сразу в Израиль, получи сначала политическое убежище в «нормальной» стране, а потом живи где хочешь”. Но для меня Израиль и есть нормальная страна. И мне есть с чем сравнивать.

А вообще, нет никакой разницы в какой стране ты начинаешь новую жизнь. Другой язык, другое законодательство, другая ментальность. Это общее для всех стран. Начинать с нуля сложно везде. А особенно, если ты решаешься открыть бизнес.

— В Израиле была относительно большая “пост крымская” алия в 2014 году. Репатрианты говорили, что захват Крыма Россией стал последней каплей в решении об отъезде. Вы держались еще год. Была надежда, что удастся пережить это?

— Если вы у меня спросите, были ли у меня иллюзии о том, что будет со страной дальше… Конечно, не было.

Но нам казалось, что мы такие маленькие, что нас ещё какое-то время не тронут. Может быть долго. Страна все сильнее менялась, а мы нет, у нас был создан такой заповедник подлинной свободы слова. Мы были как староверы в отдаленных скитах — жили по совести и вдалеке от советской власти.  А потом началась атака на нас, это длилось какое-то время, убежать в этой ситуации означало бы, что мы сдались, струсили, скурвились, да и все же была слабая надежда, что устоим. А потом, когда поняли, что смерть неизбежна, решили умереть достойно. Дрались до последнего патрона. 8 февраля 2015 года люди собрались на последний эфир. В полночь эфир был прерван. Люди пожали друг другу руки, обнялись и разошлись. Кто куда… Я больше почти никого и не видел.

— Ваш  израильский проект Yoffi довольно успешно развивается, хотя поначалу вы писали посты, что все  под угрозой.

— Я совершил все ошибки, которые должен совершить приезжий человек. Например, нас раздражали многие израильские офисы — балаган, бардак, нет простора, все на головах друг у друга. Я считал, что нечего “жить на помойке”, мы не будем тесниться. Арендовал большой офис в Герцлии Питуах, нарисовал структуру, рассчитал бюджет, расписал функционал. У меня же опыт, я же знаю как правильно. Но вышло, что все эти расчёты, все эти умничанья они к реальности не имеют никакого отношения. Потом мы  переехали в другой офис, потом еще раз, потом оптимизировали расходы, потом ещё раз,  сократили штат… Сейчас у нас постоянно работает всего шесть человек, трое из которых члены одной семьи, плюс упаковщики, которых привлекаем по мере надобности. 

А лично я, академик и лауреат, собираю коробки, работаю грузчиком, выношу мусор, совмещая все это со множеством других более содержательных функций. И это здорово чистит мозг и гордыню. Плюс мне нет необходимости ходить в спортивный зал — грузчики всегда в хорошей форме.

— Кажется, что немалую роль в вашем деле играет самоирония.

— Над собой не посмеешься — сдохнуть можно. Особенно в наших условиях. Евреи вообще любят посмеяться над собой. У нас в офисе постоянно смех. 

— Расскажите, как придумали идею?

Суть простая. В странах, где много туристов, есть сувениры, сделанные из местных продуктов. В Израиле 4 миллиона туристов в год, идёт постоянный рост, но почти нет гастрономических  подарков. А ведь такие подарки — это не просто сувениры. Ты как бы представляешь страну через ее продукты, через вкусы. Во-первых, это красиво ! И мне показалось, во-вторых, что эта ниша относительно свободна. И оказался прав. Но я недооценил сроки, естественную агрессивность среды и много чего ещё. Никто здесь нас не ждал. Ни на кого наше появление не произвело впечатления, кроме как на нескольких десятков фэйсбучных приятелей, поддержка которых, с одной стороны, тебе очень помогает; но с другой, создаёт иллюзии собственной крутости.

Понадобилось очень много терпения и нервных клеток, чтобы нащупать свою дорогу. 

25 лет до этого  я занимался тем, что меня вдохновляло, что доставляло удовольствие. Это для меня базовое условие работы. Если бы я понял, что в Израиле не занята, например, ниша, связанная с производством стеновых панелей, я бы за них не взялся ни при каких обстоятельствах, меня это никак не возбуждает, мне неинтересно. В этом смысле я своеобразный бизнесмен. Нормальный классический бизнесмен идет в ту сферу, где есть деньги. А я иду туда, где интерес. 

— Продумывали запасной вариант: если с этим бизнесом не получится, чем заниматься?

— Никогда не задумывался, ни разу. Хотя постоянно об этом спрашивают, есть ли у меня еще какие-то начинания. Но нет, у меня нет шанса проиграть. Разве что только тактически и только временно.

— Вы живете в Тель-Авиве?

— Нет, Гиватаим, это рядом. Отдельный город, но он примыкает к Тель-Авиву. 

— А где находится ваше производство?

— У нас нет производства. Мы выбираем, какой продукт (из граната, фиников, тхины, козинак,  халвы, оливок, всего, что в Израиле произрастает) хотим видеть в качестве своего товара, а потом ищем производителя. Предпочитаем малых или средних. Закупаем сырье, меняем тару,  этикетку и  продаем под своим брендом. Превращаем еду в гастрономические, кулинарные сувениры. 

— То есть сувениры с большим сроком годности? 

— Сейчас есть технологии, которые позволяют при минимуме консервантов обеспечить срок хранения от трех месяцев до трёх лет в зависимости от продукта.

— Каковы критерии выбора поставщиков?

— Высокое качество. Кашрут. Максимально возможная натуральность. Все наши продукты пригодны для вегетарианцев, некоторые для веганов. Вся эта информация есть на этикетках. Также на них указано, что при изготовлении задействованы  люди с ограниченными возможностями. Упаковкой заняты инвалиды. Мы уже несколько лет работаем со слепыми и слабовидящими. Перед праздниками или туристическим сезоном, когда заказов много, они не успевают, и мы, сотрудники компании и наши дети, тоже садимся на упаковку рядом с ними. Иногда бывает, что наклеена этикетка  не так ровно, как хотелось бы. А мы позиционируем наш товар, как премиальный. Сначала я сильно из-за этого расстраивался. Но потом мне сказали, что безупречно не всегда хорошо, люди поймут , увидев, что вы даёте работу инвалидам. И я успокоился. 

— Почему вам важен кашрут?

— У нас два рынка. Первый туристический. Для туристов, как правило, кашрут не имеет большого значения. Второй — корпоративный. Наши подарки покупают израильские компании на праздники — своим гостям, акционерам, клиентам, сотрудникам, участникам конференций. Здесь кашрут важен. Мы решили, что пусть будут только кошерные товары, чтобы не запутаться. 

— Что в бизнесе в Израиле не так как в России?

— Бизнес в Израиле, особенно малый или средний, завязан на личные контакты, личные отношения. Играет роль то, как ты себя ведешь с теми или иными людьми. В России бизнес более формализован. Договорились? Поехали, работаем. Здесь так не бывает. Важно дать почувствовать, что ты человека уважаешь, ценишь, не забываешь о нем во время праздников. На первых порах репатрианты недооценивают эти особенности.

В России я мог собрать сотрудников и сказать: у нас тяжелые времена, зарплата задерживается,  проявите понимание. Был финансовый кризис 98-го года, я просил коллектив, подождите, обязательно все выплатим. В Израиле такое не сработает. Любой работник знает свои права и готов их защищать, как бы он ни был лоялен компании и тебе лично. Зарплата составляет существенную часть в бюджете компании, значительно бОльшую, чем в России. По-другому работают банки. Это не плохо и не хорошо. С непривычки хочется сказать, что плохо. Но потом понимаешь, это другие правила.   
Впрочем, есть сферы, где Россия ушла далеко вперед, что естественно для страны, в которой многое создавалось с нуля. Например, тот же банковский сервис в России развит значительно лучше.

— Вы следите за событиями в России?

— Слежу. У меня там близкие люди, друзья остались. Но я все меньше переживаю, читая российские новости. Но все же.  “Фантомные боли” — ноги уже нет, но она иногда чешется. 

— Участвуете  в российских выборах в Израиле?

— Только в израильских. Пусть россияне сами выбирают того, кого заслуживают.

— Российский паспорт в посольстве продлевали?

— Да. Я продолжаю быть гражданином России. Но я все меньше ощущаю себя россиянином. 

— Свое будущее вы связываете только с Израилем?

— Будущее свое и детей я связываю с чем угодно, кроме России. Хочу, чтобы дети были людьми мира. А себе хочу вернуть то состояние, в котором пребывал многие годы: жил в одной стране и постоянно ездил. Израиль — это дом, центр моей жизни, но мне важно путешествовать сколько хочу и куда я хочу. Пока не получается.

— Вы соблюдаете еврейские традиции, отмечаете  местные праздники?

— Трое моих младших детей родились здесь. В садике, школе они впитывают традиции быстрее, чем мы, родители. Я не религиозный, я  атеист, но я вижу смысл, например, в семейных встречах шабата. Проводишь два полных дня с родными. Самое главное — с детьми. Но это не такая простая к исполнению традиция, как может показаться.

— Как вы проводите выходные?

— У нас маленькие дети — 3, 5 и 7 лет. Все уикенды подчинены детям. Куда-то со всеми выбраться — это целый вызов, но надо что-то придумывать, чтоб не сойти с ума. Ходим к друзьям, у которых есть собаки, или дети, ездим в зоопарки, ходим в парки, на пляж. Слава богу, в Израиле есть, чем заняться.

— Со времен репатриации были в России?

— Ни разу. 

— При каких обстоятельствах вы бы вернулись жить в Россию?

— Нет таких обстоятельств. Там похоронены мои родители, там остались близкие, но жить там не хочу. Я абсолютно искренне убежден, что на смену любому улучшению политической и экономической ситуации в России обязательно придет реакция. И чем мощнее будут улучшения, тем отвратительнее реакция. Россия это самый эффективный из известных мне маятников, где невозможно простраивать длинную стратегию, невозможно думать о передаче своего бизнеса детям. Нет поколения за последние сто лет в России, когда бизнесмены  передавали бы свое дело по наследству. Я создавал телекомпанию, у меня ее отобрали. В моей семейной истории это все уже было и если я в третий раз пойду на эксперимент, это будет сильно попахивать мазохизмом.
Мой отец и мой дед жили в Риге. Дедушка и его брат владели меховым бизнесом, они преуспевали. В июне 1941 года у них все отобрали, включая 3 больших дома на одной из центральных улиц Риги,  и сослали в Сибирь. Моему отцу тогда было 14 лет. Когда из ссылки дед вернулся в Ригу, имущества не было. Он с бабушкой жил в комнатке с подселением. Пять квадратных метров. Это все, что ему советская власть дала взамен отобранной  собственности. 

Хватит! Мои дети им не достанутся. Да они им и не нужны!

Лидия Михальченко

Исследовательница Дома свободной России

Екатерина и Александр Друсаковы — авторы проекта Free Fem Krav Maga (Он лайн курс самообороны для женщин) и родители  четверых детей, — троих белокурых малышей: четырехлетнего Эрика, трехлетнего Алана, полуторогодовалого Ашера и подростка Димы. Эрик и Алан аутисты.
Когда Эрик был совсем маленьким, семья репатриировалась в Израиль. Москва — любимый город, но детей в нем лучше не растить, — рассудили родители.
Почему Израиль — лучшая страна в мире для аутистов, отчего всем стоит заниматься крав мага, и как успевать растить четырех сыновей, развивать волонтерский проект и заниматься собственной работой, Катя и Саша рассказали в интервью. 

, Катя и Саша рассказали в интервью. 

— У каждого из вас еще пять лет назад была интересная жизнь и успешная карьера в Москве, но вы приняли решение уехать. Почему?

Катя:

— Москва наш любимый город, для Саши это родина, он родился и всю жизнь прожил в Москве. Но там хорошо, когда ты молодой, здоровый, умный, красивый, успешный, не обременен маленькими детьми и пожилыми больными родственниками. Но стоит одному из этих составляющих выпасть, как  начинаются проблемы. С садиками, образованием, да и с остальным. В Москве огромные расстояния, на дорогу уходят часы.  Ты вынужден выбирать между работой, учебой, ребенком, своими интересами. 
Мы с Сашей поженились в 2014 году. Наш старший ребенок — сын от первого брака. Он тогда ходил в пятый класс. Конечно, я размышляла о втором браке, если попадется подходящий человек. Саша был одиночка.
Родился Эрик и мы планировали еще детей. Родные давно звали нас в Израиль, тут живут мои родители. Но мы сопротивлялись, ведь мы любим Москву и планировали свое будущее там. 
А потом волна событий — захват Крыма, война в Сирии, принимаемые в России законы, гнетущая ситуация. Стали думать об отъезде.
Тогда же я прочитала в фейсбуке пост матери, которую не пустили в России в реанимацию к умирающему ребенку. Он умер там один. Я ревела и смотрела на Эрика. Тот мальчик был его ровесником. Это была последняя капля. Не хотелось оставаться в стране, где в принципе возможна такая ситуация.
Мы очень быстро приняли решение и через полгода перебрались в Израиль. Я была беременна нашим средним сыном, двое младших родились уже здесь.

— Насколько вы интегрированы в израильскую жизнь? Язык, работа, традиции?

Катя: 

— Меньше, чем хотелось бы. Мы оба работаем удаленно в довольно стабильных проектах. Я рекламщик, Саша комьюнити-менеджер.  Очень хотим трудоустроиться в Израиле, но это потребует паузы в нашей нынешней занятости, а результат под вопросом. Мы не можем рисковать. У меня уже был опыт, я полгода работала на местную телекомпанию директором по рекламе. Соцсети, развитие. Но на канале начались внутренние проблемы и я уволилась. Это был очень тяжелый период, Алан только родился, работа была фулл тайм. Саша при этом тоже имел занятость 5-6 часов в сутки. Сейчас я работаю втрое меньше времени.
Мы интегрируемся в израильскую реальность через детей. Ездим на все встречи в детские сады, общаемся с другими родителями, отмечаем еврейские праздники, это важно детям. Хотим практиковать иврит. Это особенно актуально для Саши, который почти не владеет языком. Я владею, поскольку жила и училась тут в подростковом возрасте.
А пока мы очень замкнуты. Работаем дома, после садика сидим с детьми, в выходные тоже. Как в клетке. 

— Не жалеете, что выбрали Хайфу?

Катя:

— Хайфу мы любим, но все-таки хотим в центр, в Тель-Авив. Жизнь там. Выезжаем иногда то на море, то в зоопарк, то в гости к детным друзьям. У нас машина и мотоцикл.

— Расскажите о вашем проекте Free Fem Krav Maga. Вы снимаете ролики, которые учат девушек обороняться в самых разных ситуациях и выкладываете их в Ютуб абсолютно бесплатно. Как пришли к этому, расскажите сначала. 

Катя:

— Когда мы познакомились с Сашей, я ничего не знала про крав-мага, а он к тому моменту занимался уже несколько лет.

Саша:

— Можно два слова мне сказать?

Катя:

— Нет, нельзя! (Переглядываются и смеются). Я давно искала какие-то боевые искусства. Попробовала каратэ. Но меня тянуло к чему-то другому. Каратэ, — это философская отчасти система, которая медленно и педантично  делает из тебя воина. Другие единоборства также в чем-то идеологии. Они про воинственность, победу, героичность, состязательность. Это либо спорт, либо военное дело в случае, если тренировки ориентированы на спецназ. Все очень мужское. “Я победитель, сильный, смелый, я иду на ринг!”- такой посыл. Мне так некомфортно, я не могу думать о победе, пока я жертва. К тому же, хотелось чего-то более прикладного и приближенного к реальности. Мне раньше периодически снились сны: на меня нападают, я поднимаю кулак, чтобы отбиться, но кулак падает или провисает. Позже знакомые девушки делились, им снится то же. Это от неуверенности, невозможности постоять за себя. Женщин преследует страх бессилия в ситуации нападения. Мы скорее замираем, а не бежим и не отбиваемся
Когда Саша рассказал мне про крав-мага, я очень удивилась, ведь эта система в корне отличалась от знакомых мне.

Саша:

— Когда мы с Катей в Москве встретились первый раз, я был в футболке крав-мага с названием школы на иврите. Выяснилось, что Катя знает иврит, что она жила в Израиле. Сидели вместе, читали надписи, завязался разговор, выяснились еще общие интересы, кроме мотоциклов и покера.

Катя:

— Мы познакомились в сети. Я в фейсбуке пригласила френдов к себе на покер, и приехал Саша.  Спустя месяц мы начали встречаться, через неделю я сделала ему предложение и еще через два месяца мы поженились. Потом отмечали свадьбу на две страны, а позже поехали в свадебное путешествие вдвоем на мотоциклах по всей Европе. Но это отдельная история.

— Вернемся к крав-мага.

Катя:

— Крав-мага это система для людей. Не про “выиграть поединок на ринге”, она дает почувствовать себя более уверенно. Изначально была армейской системой. Но со временем возник гражданский курс. В полиции и армии Израиля изучают прикладные элементы, заточенные под конкретные задачи – обезоружить, обезвредить или ликвидировать, например, террориста. Это актуально для Израиля. 
В армейских подразделениях солдаты в касках, разгрузках и с оружием в основном изучают техники с применением автомата.
А гражданская часть крав-мага основана на самообороне. Техники, конечно включают использование подручных предметов: рюкзаки, ручки, стулья. Что под рукой, тем и отбиваешься. Основные приемы  исходят из самого плохого сценария. Например, что нападающих несколько, что некуда убегать, что нечем отбиваться, что ты не в тяжелых ботинках, а в тапочках, что заняты руки. Учат бросать лишнее, а потом действовать. Если к тебе подходят с ножом и требуют телефон, крав-мага учит отдать телефон.
В этой системе все построено очень разумно, логично, очень про жизнь, человекоориентировано.
Если ты идешь по темному переулку к своему темному подъезду, тебе страшно, ты концентрируешься на своем страхе, сжимаешь в руке ключи. По крав-мага вместо этого надо исследовать место, проанализировать: если на меня сейчас будут нападать, куда я побегу, смогу ли быстро открыть дверь, или  позвонить?  В стрессе человек делает глупости, пытается бежать в закрытую дверь, или в тупик. Эти моменты надо обдумывать заранее, быть максимально готовым к плохому сценарию. 

— Ваш проект как раз об этом?

Катя:

— Когда мы начали, нам говорили, это фигня, вы учите девочек быть терминаторами.
Но мы наоборот призываем рассчитывать свои силы в каждый момент, чтобы понимать, на что ты способна и какие у тебя есть ограничения,  можешь ты сейчас убежать или нет. Есть мнение, что при самообороне нужно делать “что-нибудь”. Но для этого надо представлять, какое “что-нибудь” будет наиболее эффективным инструментом защиты в конкретной ситуации.
На тренировках мы закрываем глаза, нас атакуют разными способами. Душат, хватают. Это упражнение на принятие решений. Глаза закрывают для эффекта неожиданности, как в жизни. “Что-нибудь” это не набор хаотичных действий. Речь идет о том, чтобы сделать что-то эффективное, полезное. Скорее всего, у тебя будет всего один шанс для сопротивления – нужно выбрать правильное время, приложить максимум сил и сделать максимально возможное. Когда ты об этом десять раз подумал, то есть шанс, что в экстренной ситуации нужное решение придет в голову.
И это именно то, что мы пытаемся сделать нашими видеороликами.

— Вы сами и ученики и инструкторы?

Катя:

— Мы занимались крав-мага в Москве в ассоциации, куда приезжали инструкторы из Израиля, два раза в год принимали экзамены.  На последнем экзамене выяснилось, что один из них живет возле Хайфы. В Москве мы ходили к ученикам учеников, а, переехав, попали к самому гуру.
Но в FFKM мы не представляем никакую школу. Мы волонтеры с добровольческим проектом. 
Мы подумали, что в крав-мага, кроме физической составляющей, есть много психологических моментов и просто житейских мудростей, о которых хочется рассказать.  Мы считаем, что всем людям стоит заняться крав-мага, хотя бы немножко. Мы хотим дать девушкам почувствовать: ты не маленькая, слабенькая, хиленькая девочка.
Крав-мага тут поможет, поскольку все техники универсальны для любого человека и против любого. Понятно, что с некоторыми оговорками, но там выбраны самые эффективные методы. Например, как мне, 40-килограмовой девочке завалить стокилограммового мужика, если он нападет. Это будет очень сложно, возможно, я поломаю себе руки и ноги в процессе. Но есть вероятность, что я смогу убежать, выжить.  
Почему так происходит? Крав-мага это не спорт. Основные точки, с которыми мы работаем, это уязвимые места: глаза, горло, пах, колени. Их невозможно накачать. Если я верно выберу момент и ударю здоровенного мужика в коленную чашечку, он просто физически не сможет меня догнать.  Вся крав-мага устроена именно так. Она помогает любому человеку стать чуть-чуть “равнее”…

— Кто ваша целевая аудитория?

Катя:

— Мы размышляли так. Многим женщинам сложно записаться в обычную секцию по самообороне. 
 Каратэ, бокс, джиу-джитсу. Ходят  туда мужчины, чтобы померяться, кто более крутой и сильный. Представьте, туда пришла первый раз застенчивая девушка, или женщина за пятьдесят. Они уйдут довольно быстро. Во-первых, дискриминация. В этих группах все ориентировано на мачо-подобных.
Первый же раз приходишь, тебя спрашивают: чем-то занимался до этого? Ты говоришь “нет” и уже становится стыдно, потому что большинство ходили, кто на бокс кто на айкидо.   Все крутые, а ты думаешь, что я вообще здесь делаю?
Крав мага-наоборот, говорит, что самооборона нужна всем и в больше степени тем, кто слабее. Какая вероятность, что у здорового качка захотят отжать телефон? Или изнасиловать? 
Максимум, такой же, как он искатель приключений, с ним что-то будет делить и меряться силами.
А девушка моей комплекции — очевидная жертва для всех.
Мы обращаемся к множеству женщин, которые не пойдут на боевые искусства, потому что это страшно, они боятся, что их обидят, или они не смогут влиться в коллектив, ведь нужно “железные яйца” иметь, чтобы доказать всем этим мужикам, что “я тоже могу!” Есть и те, у кого физически нет времени и денег пойти в зал. 
Мы можем если не научить, то хотя бы показать. Может, им понравится, и они найдут в своем городе аналогичную группу. Во всяком случае, увидят приемы со стороны. Это лучше, чем вообще не смотреть. Также мы рассказываем теоретические  основы. 
Для каждой угрозы или атаки, которую мы рассматриваем, мы стараемся объяснить логику всей системы, психологию человека – и жертвы и агрессора. Крав-мага опирается на натуральные рефлексы. Но иногда их надо «перешивать». Например, когда хватают сзади за волосы – чтобы высвободиться, нужно разворачиваться вопреки натуральным рефлексам и идти на нападающего. Есть шанс, что эти знания отложатся. Приемы можно отработать дома с подружкой или с парнем, с мужем. Мы рассказываем очень подробно, с замедленной съемкой и повтором элементов. 

— Кроме того, желающие могут обращаться с вопросами?

Катя:

— Мы создали группу в Фейсбуке, где можно задавать любые вопросы. Спрашивают про конкретные ситуации. Мы разбираем, что можно было бы сделать, и можно ли было. Задаем наводящие вопросы про каждую мелочь. Где была правая рука, где левая? 

— У вас есть оператор для роликов?

Катя и Саша:

— Снимаем сами себя. Камера на штатив. Иногда два штатива. Трудно выбрать время, потому что трое маленьких детей. Для съемок одного видео нам нужно три часа, свободных от детей и от работы. Это должно быть обязательно дневное время, потому что вечером нет освещения. Это должно быть тихое место, где не слышно шума машин, так как мы не можем вешать на себя микрофоны, мы находимся все время в движении, демонстрируя приемы.  Плюс полный рабочий день уходит на монтаж одного ролика.
Поэтому мы всегда высматриваем удобные площадки. Заброшенные дворы, подъезды снимаем, парковки, парки. Обычно в этих местах нападают. За полгода мы выпустили 16 роликов. Сейчас небольшой перерыв из-за поломки машины и постоянных болезней детей. Но техник крав-мага хватит еще на очень много роликов, так что будут новые.  

— Насколько реакция публики оправдала ваши ожидания?

Катя:

— Мы были приятно удивлены. Но рассчитывали немножко на другое. Думали, что смотреть будут  больше, а комментаторов будет меньше, но вышло наоборот. Просмотров от пятисот до пяти тысяч максимум. Правда, один ролик набрал 12 тысяч, — про удар коленом в пах. На втором месте — про изнасилование.
Впрочем, мы видим, что просмотры целевые, так как мы получаем огромное количество благодарностей и теплых слов. Некоторые уже применяли наши техники, что называется, “в поле”.
К сожалению, есть и другие, кто не могут смотреть наши выпуски. Например, травмированные женщины. Для них это триггерные ситуации. Мы пока не знаем, что с этим можно сделать.
Есть планы по продолжению проекта. Не знаю, сколько лет это займет, но мы хотим в Израиле организовать школу крав-мага, которая будет объединять в себе навыки самообороны и психологию. Я поступила в Открытый университет на факультет психологии, чтобы расширить свои возможности, помогать самым слабым, тем из женщин, кто не может тренироваться на “общих основаниях”.
Крав-мага это еще и проработка страхов и своих границ, принятие своих ограничений. В какой ситуации надо бить, а в какой убегать? — оценка реальности и собственных возможностей. Тут мешает страх ударить, страх постоять за себя, страх оказаться слабой и никчемной.
Крав-мага в некотором смысле – сама по себе терапия. Плюс, тренировки — хорошая профилактика депрессии. Гормоны, физическая нагрузка.
Скорее всего я буду в университете дополнительно брать курсы о работе с пост травмой. Это решает вопрос, как можно помочь девушкам, которые хотят, но не могут смотреть наши ролики, или даже не выносят чужих прикосновений. Возможно, в будущем мы присоединим к этому работу с людьми с особыми потребностями. Крав-мага это для всех людей.

— Александр организовал для женщин один семинар по крав-мага в Москве. Сколько стоило участие и что было в программе?

Катя:

— За семинар в Москве мы собирали небольшой вступительный взнос. Он был потрачен на аренду и на защитные приспособления для паха. Да, девушкам тоже очень больно, когда их бьют в пах. А один из  самых известных слоганов системы «Нет удара в пах – нет крав-мага».В итоге мы вышли в ноль. История некоммерческая, продолжение волонтерского проекта. Саша ездит по своей работа в командировки в Москву, так что билеты ему не надо окупать и у нас есть возможность сделать семинар за себестоимость. Планируем продолжать. Не ставим целью с этого зарабатывать. Но и свои вложить не можем. 
Бывает, что те, кому  нужен семинар, не могут найти средств на оплату. А есть еще девушки, кто вообще ни в чем не уверен. Когда ты осознаешь в себе блок на физическое насилие в целях самообороны, понимаешь “я наверное замру, если случится что-то плохое”, и это все, что ты знаешь о себе, и вдруг видишь объявление о приезде инструктора по самообороне, первая мысль, ну куда я пойду? Еще и денег за это платить. Да ну нафиг, я лучше ютуб посмотрю. 
После наших роликов в фейсбучной группе образовался круг тех, кто явно заинтересовался семинаром. Мы прикинули, что придет от десяти до двадцати человек и решились.
Запрос от участниц — понять, что человек без подготовки может сделать со своим телом в распространенных ситуациях. Если тебя где-то прижимают, если хватают за руки, просто “бычат”, захватывают, душат. Что может сделать голыми руками неподготовленный человек, каждая девушка? 

Саша:

— Мы отрабатывали удар в пах, тренировались преодолевать психологический барьер. Девушки говорили: “Нельзявзять и ударить мальчика в пах, у него же там яички! Ему же больно будет! Он озвереет и убьет”! Нет, а лучше пусть сразу убьет?! Очень сильна внутренняя установка “девочки не дерутся”. 

Катя:

— Боятся, может лучше отдаться, пусть насилует, а то вдруг хуже будет! Классическая история. Я с ней пришла на крав мага и очень долго ее из головы выбивала. Когда мы публикуем видео, в комментарии приходят масса “умных” мужиков, пишут “вы чему учите, будет только хуже, вот если я озверею, я же вообще огого”. Но ведь девушек, которых насилуют, их еще и бьют и даже убивают, куда же хуже! 

— Как на самом деле?

Катя:

— Есть вариант: тебя побьют, ты успеешь нанести несколько ударов в ответ и ты уйдешь побитая, но сопротивлявшаяся, отстоявшая себя. Второй вариант: ты не сопротивлялась, тебя изнасиловали, но не побили. В первом случае ты выйдешь без внутренней травмы, потому что сделала все что могла, ты боролась. Переломы и коленки заживут и забудутся. А психологическая травма от того, что тебя унизили и ты не смогла ничего сделать, остается на всю жизнь. Это большая дыра в самооценке и уверенности в себе. Плюс чувство абсолютной незащищенности в будущем, вызванное ментальным блоком “я девочка, что я могу сделать, да ничего”.  На семинаре мы хотели дать базовые инструменты для преодоления этого и понимание, что мы можем что-то сделать. Первый семинар мы делали с этой идеей и вроде угадали.

— Расскажите о работе с детьми аутистами в израильских детских садах.

Катя:

— Израиль — самая лучшая страна по работе с аутистами. На это тратятся огромные силы и деньги. У нас один ребенок ходит в ясли, другой в садик. У них по шесть-семь детей в группе. На каждую группу по 12 человек персонала. Главная воспитательница, две-три нянечки, плюс четыре-пять терапевтов, которые занимаются индивидуально с каждым ребенком, или в группе по два-три ребенка. Есть трудотерапевт, логопед, физиотерапевт. Проводится эмоциональная терапия через музыку, спорт, или рисование. У Эрика в саду еще есть терапия по системе эйбиэй — отдельное направление по обучению коммуникации. Также у Эрика есть драма-терапевт. Он устраивает  кукольные театры.
В каждом из садов каждые две недели встречи родителей с психологом или соцработником, плюс мы можем ходить на индивидуальные занятия с терапевтом, чтобы посмотреть, как он занимается с детьми, все открыто. Это волшебство какое-то. Огромное количество поделок, рисунков, дети каждый день что-то мастерят.
В саду у Алана есть женщина, которая работает с родителями как психолог и соцработник.  Ведь если родители дома не будут поддерживать эффект, достигнутый в саду, толку  будет куда меньше. Мы приезжаем, она говорит, ну давайте, рассказывайте. Говорим, вот, начали антидепрессанты пить. Она нам: о, вот об этом и поговорим. 

— Сложно троих уложить вечером?

Катя:

— Младшие двое за ручку идут в спальню. А Эрик сам на диване в гостинной ложится. Потом его переносим.  Его проблема, с которой специалисты работают, в том, что он очень самостоятельный, одиночка.  Все делает сам, не просит помощи. Сам достает из холодильника еду. А если не достает, то не ест. Эрика мы сейчас приучаем к туалету по специальной системе из садика. Ходим с ним каждые полчаса и на листочках записываем результат и передаем в садик. Это нужно делать поэтапно.

— Насколько вы себя чувствуете израильтянами?

Катя:

— Я ощущаю себя вполне потому что в подростковом возрасте здесь росла. Хотя много вижу в себе привнесенного от российской действительности. При том, что для России я наоборот очень открытая, но понимаю, что для Израиля я недостаточно свободная. Остаточные явления, “а что подумают”? Что люди скажут? Израильтянам плевать на это, а я так пока не могу. 

Саша:

— Я духовный израильтянин. 

— Ходите на российские выборы в Израиле?

Катя:

— Нет.

Саша:

— Я в прошлый раз хотел доехать и проголосовать, но для этого нужно было серьезно перепланировать весь день. И ради чего, чтобы опять принять участие в выборе Путина? 

Катя:

— Выбирать там должны те, кто там живет. 

— А на здешних выборах голосуете?

— Да. 

— У детей есть российское гражданство?

— Только у одного.

— Почему? Могли бы получить материнский капитал.

Катя:

— Что нам с ним делать? Все сложно с документами. Мне кажется, у нас это отнимет больше моральных сил, чем принесет средств. Надо детям давать гражданство. Думаю, не стоит того.
Хотя, Саша, как отец, тоже может получить маткапитал.

Саша:

— Это будет интересно. Была как-то статья, как мужик решил получить материнский капитал. И ему это удалось. Пройдя все круги ада, получил. Сколько нервов надо на это потратить. Ну его в пень.

Катя:

— Люди, которые живут в России, должны голосовать, выбирать. И они же должны пользоваться благами от государства, в том числе материнским капиталом. Если я живу в Израиле, я не хочу денег от России. Я получаю в Израиле пособие на детей. Еще и там получать, будет как-то нечестно, неправильно. Дети же не там будут строить свою жизнь. Они граждане Израиля и налоги я здесь должна платить. 

Саша: 

— Они точно будут строить будущее здесь, пока сами не захотят уехать. 

— При каких обстоятельствах вернулись бы в Россию?

Катя и Саша:

— Ни при каких. Власть там может измениться, но для существенных изменений нужно пара поколений. «Сорок лет по пустыне». 

– А тоска по родным березкам, ностальгия?

Катя:

— Это было актуально тридцать лет назад, когда были жестче границы между странами, был «железный занавес», не было интернета. А сейчас все друзья с нами на связи в фейсбуке. 

— А климат? 

Катя:

— Климат здесь лучше. Жара преодолевается кондиционером. Меня больше волнует количество солнца. В Москве это депрессивное темное небо серое очень угнетает. А здесь очень позитивно во всех смыслах и люди открытые и отзывчивые, и к детям отношение очень теплое. 

Лидия Михальченко

Исследователь Дома свободной России

Ссылка на видео:

https://drive.google.com/file/d/1g7XEaWhCd_HZq8ug5P6R4n-_iL_GwqIz/view?usp=sharing

Яков Лебедев — “оле хадаш”, новый репатриант в Израиле. Перебрался из Москвы в Хайфу три года назад и в первые же месяцы открыл свой ресторан. Steak Bar — S&B — סטייק בר  в старой части города. О разных подходах к бизнесу в Израиле и России, о взглядах на российскую реальность и о том, почему стал необходим переезд, Яков рассказал в интервью.

Приехали всей семьей. Мы с женой, двое детей, младшему было всего три месяца, кот и собака. До этого я десять лет работал в финансовой индустрии, на Московской бирже, крупнейшей в Центральной и Восточной Европе. Отвечал за взаимодействие с клиентами на фондовом рынке. Что называется “беловоротничковая” работа. По образованию я юрист, но ни дня не работал по специальности. У моей жены остался бизнес в Москве, — частный  детский сад. Хайфа — маленький город по сравнению с  Москвой, спокойный и тихий. Но мне и жене тут очень нравится, мы получаем удовольствие от жизни.

Почему решили стать ресторатором?

Когда ехали сюда, понимали, что рассчитывать можно только на свои силы, а лучший вариант — запуск собственного бизнеса. Мы размышляли,  продать московский бизнес или оставить, можно ли будет им управлять дистанционно? Пришли к выводу, что сможем. Узнавали, как устроена израильская жизнь, насколько здесь комфортно. Пожив здесь месяц, мы поняли, что хотим остаться.

В Израиле совсем иной рынок. Я бы не смог заново выстроить карьеру в финансовой сфере.  Решили открыть свой ресторан.

Ожидания себя оправдали, доход хороший?

По выручке мы “пробили” миллион шекелей в первый год. Сейчас уже побольше. Когда начинали в 2017 году, я использовал маркетинговый прием, рассказывал, как я это делаю, выкладывал в фейсбуке всю подноготную: как открываюсь, ищу поставщиков, сколько потратил, сколько заработал.  Это привлекло внимание. Я получил первоначальную аудиторию, которая пришла посмотреть, что такого сделал этот нахальный новый репатриант. Чувствовалось отношение ко мне: “приехал и меньше, чем через полгода открыл свой ресторан, как он посмел, такой наглец, он даже не поработал для начала мойщиком посуды, не побегал официантом, что это такое, еще языком не владеет, а уже открывает свой ресторан”?! Это создало хайп, привело людей и дало еще один неожиданный результат. Ко мне стали обращаться за советом. Сначала я делился опытом на безвозмездной основе, потом стал давать системные консультации платно, помогал людям открыться. Есть два заведения в Хайфе, которые успешно работают после моих консультаций.

Общепит затратное дело, почему начали с него?

Дело  низкомаржинальное и хлопотное. Есть миллиард нюансов и деталей, которые нужно контролировать в ручном режиме, самому, или через надежного человека. Это не тот бизнес, где на небольшое усилие ты получаешь большую прибыль. Наоборот. Однако, тут высока эмоциональная отдача. Ты создаешь продукт, люди получают удовольствие здесь и сейчас, ты создаешь атмосферу, ожидание, реализуешь и превосходишь, и это дает яркий эмоциональный фон.  Я ни секунды не жалею, что мы ввязались.  Недавно отметили два года ресторану.

И все-таки как, без знания языка?

Когда приехали, начали ходить на языковые курсы и одновременно искать помещение под бизнес. Мне даже не удалось доучиться в ульпане, занимался ремонтом, потом открытием ресторана и ежедневной работой. Это сжирало массу времени. Пришлось бросить курсы. Мой иврит недостаточно хорош.  Когда общаешься в ресторане, у тебя очень ограниченная лексика и круг тем. Меня выручает хорошее знание английского, а также то что в Израиле огромное количество русскоязычного населения. В большинстве случаев, когда иврита не хватает, можно перейти на русский или на английский, и человек меня поймет.

Что побудило уехать из России?

Одна из “толчковых” причин — образование. Наша дочь должна была идти в школу. Если вопрос с детским садом мы закрыли, у нас был свой, то со школой сложнее. Нет, мы даже думали открыть собственную, но не вышло. Обсуждали, не отправить ли ее в британскую школу в Москве, которую и я сам заканчивал. Однако, было слишком дорого. Учить за границей? Но она еще маленькая. Так сформировалась идея уехать всей семьей. Кроме того, хотелось безопасной среды и более комфортного климата, чем московские “девять месяцев зимы” с бесконечной грязью и снегом под ногами. Пришли к мысли о южных краях. А я имею право на репатриацию.

Приезжие часто говорят, что школьное образование в Израиле слабое.

Мы слышали противоречивые отзывы. Одни говорят, что школа не учит, уроки делать не обязательно и дети балуются, а учителя терпят. По своему опыту я знаю, что российское школьное образование в большей степени сфокусировано на дисциплине. Детей грузят  большими объемами данных. Модель взаимодействия учитель-ученик довольно авторитарная. Все это не самое лучшее, что может произойти с ребенком в возрасте от 7 до 15 лет. На мой взгляд, российская система не нацелена раскрыть личность. Дети должны получить определенный объем знаний, соблюдать дисциплину и не отсвечивать.

Я хотел дать ребенку возможность выбора и развития. В Израиле более комфортная система отношений между детьми и педагогами. Возможно, ребенок меньше выучит, но реализуется его творческий потенциал.

Как бы ни был «ужасающ» уровень израильского образования, но уровень израильского высшего образования на несколько порядков выше российского, судя по мировому рейтингу ВУЗов.

Дети, которые в школе бегают, орут и могут послать учителя куда подальше, в какой-то момент оказываются умными, способными и готовыми добиваться результатов. Этот объективный показатель хорошо подтверждает мои субъективные ощущения.

Ваши ожидания от переезда в Израиль оправдались?

Многое оказалось совсем иным. Нет, я не разочарован, не ставлю крест и не уезжаю. Но жизнь здесь представлял себе иначе.

А что не совпало?

Вообще все. И люди, и среда, и то, как бизнес строится, и взаимоотношения на улице, в сообществах. Но это прикольно, мне нравится.

В бизнесе что удивило? Или «улыбнуло»?

Легкость открытия малого бизнеса. Несмотря на пресловутую бюрократическую машину Израиля и страшные рассказы, чиновники из инстанций не пытаются тебя “выдоить” или придумать препятствия. Напротив, пытаются помочь. Дают рекомендации и пускают в свободное плавание.

Например, лицензия на бизнес здесь получается уже в процессе работы, в отличии от России. Сначала уведомляешь мэрию, что хочешь открыть заведение. Но, пока идут необходимые проверки, можно уже начинать работать. Если находят ошибки, дают время на исправление. Много вещей намного проще, чем в России.

Спросите человека из российского бизнеса про возврат НДС, — получите однозначную реакцию. Это сложная коррупционная тема. А в Израиле тебе легко и быстро возвращают НДС, который ты заплатил при покупке оборудования, ремонте. Инспектор проверяет, что у тебя действительно есть в наличии указанные приобретения. И вскоре деньги приходят на счет. Для малого бизнеса здесь предусмотрены упрощенные схемы проверки и смягчены требования. У меня помещение в 50 квадратных метров. От пожарной службы ко мне в миллион раз меньше требований, чем в больших ресторанах. Нужны непросроченные огнетушители и   таблички. И никто не придерется.

Столики на улице площадью ресторана не считаются. Надо взять разрешение в мэрии города, заплатить муниципальный налог на землю, которую используешь. В этом смысле хорошо все складывается. Но есть и минусы. Например, тотальная неготовность поставщиков публиковать цены на оборудование для кухни, например. Ты не можешь, как в России, открыть сайты поставщиков, найти нужное, сравнить цены, составить смету.

В Израиле ты должен приехать, поговорить, выпить с ними кофе, выразить уважение, рассказать о своем ресторане. Они посмотрят, прикинут, сколько с тебя можно взять. Скажут цену, посмотрят на твою реакцию. Это особенность местного бизнеса, здесь так устроено в части «би-ту-би». Эти приемы надо освоить.

То же касается поставщиков мяса и прочего. Выход — идти  и договариваться. Многое построено на личных знакомствах. Поначалу кажется, что дело тормозит, стопорится. Потом привыкаешь.

Но с точки зрения сервисного обслуживания, на мой взгляд, ситуация лучше, чем в России. При налаженных личных отношениях с поставщиком уровень сервиса будет очень высоким.

Какова целевая аудитория ресторана? На этой улице (Натанзон) много заведений.

Большинство ресторанов в Израиле адаптированы под местную кухню. Итальянский ресторан на деле оказывается замаскированный арабским. В здешнем “европейском”  подадут те же тхину, хумус, баклажан. Это мило и приятно, когда ты турист или искренний фанат средиземноморской левантийской кухни. Но очень сильно надоедает, если хочешь попробовать что-то не адаптированное. Одно из ключевых направлений моей кухни — бургеры.

Абсолютное большинство мест в Израиле, где их подают, готовят «ближневосточные» бургеры. Кебаб в булке с овощами. А у меня классические американские. В целом кухня моего ресторана — То, что называется “текс-мекс”, техасско-мексиканская кухня. Стейки, бургеры, мексиканские блюда. Я не использую местные специи, у меня нет тхины и популярных здесь закусок и гарниров, хумуса нет и не будет.

Я единственный в Хайфе широко использую технологию су-вид. Это медленная готовка в вакууме. Упакованное в вакуум мясо погружаешь в нагретую до 50-60 градусов воду и готовишь так несколько часов. Получаешь все преимущества медленной готовки: мясо становится нежным, смягчаются и растворяются соединительные ткани. Из-за того,  что нет контакта с водой, продукт сохраняет соки, вкус и не вываривается.  Берется мясо, например, с лопатки, или с бедренной части, рабочая мышца коровы, довольно жесткая, если просто пожарить, но очень насыщенная мясным вкусом. А после су-вида – “мэджик”, просто волшебство, мясо становится мягким, хотя сохраняет свою плотную структуру, а самое главное сохраняет свой особенный насыщенный вкус.

Бургеры мы тоже готовим в су-виде, поэтому для котлет мы используем нежирное мясо. Вместо обычных 30 процентов жира всего десять. Хотя жира немного, после су-вида котлеты все равно очень сочные. Поэтому готовка в су-виде еще и намного полезнее.

Государство оказывает поддержку начинающим бизнесменам?

В министерстве абсорбции есть организация «Мати» для поддержки репатриантов, решивших открыть бизнес. Я ходил туда на консультации, узнал о льготном кредитовании, но не воспользовался, так как оно нацелено на микробизнес. Можно получить до 120 тысяч шекелей максимум. И то, не факт, что одобрят. Консультанты рекомендуют просить только две трети. 80 тысяч шекелей для меня ничего не решают, на это я не могу  расшириться. Также для репатриантов предусмотрен налоговый вычет на персональное налогообложение на первые три года.  Кроме того, те, кто держит бизнес в стране исхода, в течение 10 лет не должен декларировать доходы от него и платить на них налоги. Это очень комфортно.

Кто ваш постоянный клиент?

Процентов на 60-70 это русскоязычные жители Хайфы старше 35 лет, работающие на хороших позициях, например, в хайтеке. Также коренные израильтяне, которые хотят попробовать что-то не израильское по вкусу.

Постоянные клиенты становятся личными друзьями?

Да, однозначно. Посетители любят знакомиться с официатнами, поварами, хозяином ресторана, поддерживают отношения вне прихода в ресторан. Я со многими клиентами уже общаюсь и помимо работы. Это типично для Израиля, но не типично для Москвы.

При каких обстоятельствах вы готовы вернуться в Россию?

Когда я приезжаю в Москву, меня сильно напрягает обстановка. Я очень люблю этот город, я там родился, прожил почти всю жизнь…  Но это чудовищная экология, ты это чувствуешь на третий день. И с этим ничего не поделаешь.  Кроме того — ощущение общей тревожности, напряженности, внутренней агрессии у людей. Там это многим присуще. Приезжая в Москву, чувствую, что и у меня иголки во все стороны выступают.  Я готов к нападению, обороне, отражению агрессии. В Израиле я снимаю с себя эту броню, расслабляюсь.

Следите ли вы за новостями из России и голосуете ли на российских выборах?

Пока не приходилось, но, когда будут выборы, я проголосую. Я не чувствую себя «отрезанным ломтем» и я не порвал связи. У меня в России друзья, родители. Есть бизнес жены, который продолжает работать, много внутренних связей. Я чувствую себя таким же гражданином России, каким и был. Я знаю все новости, потому что я в русскоязычной среде, продолжаю общаться с людьми. И я такой же гражданин Израиля, я не вижу здесь противоречия.

Лидия Михальченко

Исследователь Дома свободной России

Ссылка на видео

https://drive.google.com/file/d/1wiTu8bLWN2dR7MA_5vI9tl3-wMVQ9Jpa/view?usp=sharing

Алина Ребель журналист, кинокритик, индивидуальный предприниматель, создатель сайта Shakshuka.ру и мама трехлетнего Лёвы.

В шабат мы встретились в парке старого района Хайфы, откуда открывается вид на морской порт, чтобы поговорить о репатриантской жизни, особенностях Израиля глазами молодой мамы и еще о разном, счастливом и трагическом, что пришлось пережить Алине за почти пять лет в Израиле.

Расскажите, как складывалась ваша жизнь до Израиля и как попали сюда?

Еще в юности я ездила в еврейские лагеря. Чувствовала себя там хорошо, а по возвращении — не очень. Уже тогда мне захотелось жить в Израиле, мои друзья уезжали. Но семья не планировала. Мы жили с мамой и бабушкой в Николаеве (Украина), потом мы с мамой переехали в Пермь. Там я закончила университет, романо-германское отделение, и  перебралась в Москву. Работала в проекте “Коммерсанта” “Столичная вечерняя газета”, в Газете.ру, в Русском курьере, была зам главного редактора подпроекта медиахолдинга РБК,  глянцевого журнала Тата.ру, затем пять с половиной лет возглавляла он-лайн кинотеатр Кинолампа.ру.
С работой все складывалось очень хорошо, было интересно, были деньги. И я никуда не ехала, хотя думала об этом все время. В свободное время приезжала в Израиль в гости.
А потом случился “Крымнаш” и стало очень душно.  Я очень благодарна Владимиру Владимировичу за то, что он захватил Крым и заставил меня осуществить мечту, с которой я жила много лет. А тут получила пинок. Это единственное, за что ему спасибо.

Вы следите за событиями в России?

Все меньше и меньше. Это становится менее актуальным. Здесь поток других дел. И при выборе, посмотреть новости про Израиль или про Россию, естественно, я посмотрю про Израиль, потому что я тут живу, тут у меня растет ребенок. В России остались мама и другие родственники, в остальном это “фантомные боли”. Конечно, мне не все равно, что будет в России в общественной и социальной сфере. Я живу в Израиле 4,5 года, то есть прожила в России всю сознательную жизнь. Мне не может стать в одночасье все равно. Я была из тех, кто верил в то, что в Россию пришла свобода, в то, что страна может жить по-другому. Работая в журналистике, я писала про медиабизнес и кино, общалась с московскими медиаменеджерами, наблюдала становление свободного телевидения и прессы, а потом их падение.

Вы бывали в России после репатриации?

Нет.

И не тянет?

Совершенно. Не представляю, как мне туда ехать с моим очень израильским ребенком. Он привык к чайлд-френдли среде. Мы приходим в кафе, и он тут же начинает распоряжаться персоналом.
Олега, моего мужа, не стало, когда ребенку был всего год, и теперь сын все время проводит со мной. Я беру его с собой, если читаю лекцию, провожу мероприятия, хожу на какие-то презентации, вечера. И все воспринимают его крайне дружелюбно. Здесь обожают маленьких детей. Мне сложно представить, что я спускаюсь с ним в московское метро. Даже не знаю, кто из нас больше испугается. Кстати, недавно совсем вернулся мой здешний приятель, который никогда раньше не был в Москве, и спрашивал, почему в московском метро нет детей. И ведь действительно – практически нет.

Конечно, мы съездим в Россию навестить бабушку и тетю, сестру Олега, посмотреть Питер, к примеру. Но я не могу сказать, что мне туда хочется.
Помимо прочего, у меня есть страх, что Лева в поездке заболеет. Некая фобия. Я безумно боюсь российской системы, в которой ребенка могут положить в больницу без мамы. Я читаю сайты “Такие дела” и “Правмир”.  На сегодняшний день, с моей точки зрения, это лучшие русскоязычные медийные проекты. И понимаю, что очень боюсь обнаружить себя там с Левой в ситуации форс-мажора. Я знаю, конечно, что можно запастись страховкой на такой случай, но мне все равно тревожно.
Мне очень страшно ехать с ребенком в Россию.

Вы создатель сайта Шакшука, посвященного Израилю и еврейскому образу жизни. Расскажите об этом проекте.

(Шакшука — блюдо израильской кухни, традиционно употребляемое на завтрак. Готовится из яиц, жаренных в  смеси помидоров, острого перца, лукa и приправ).

У меня были некоторые задумки еще  в России, но не было ощущения проекта целиком. Мне не хватало Олега, который  заставил поверить, что я могу быть не просто журналистом, но и сделать что-то большее. И не хватало Саши Фишмана и Дианы Россоховатской, с которыми мы таки Шакшуку допридумали и сделали.
Мы запустили Шакшуку, когда сыну было два месяца. Лежала на боку, держа Левку у груди, он не отпускал меня ни на минуту, и писала статьи. Это два моих любимых ребенка, почти ровесники, — Лева и Шакшука. Мы считали, что сможем заинтересовать проектом еврейское агентство Сохнут или министерство абсорбции. Расчеты не оправдались. Они находят Шакшуку интересной, но никакой финансовой помощи получить так и не удалось.

Это изначально был коммерческий проект?

Совершенно некоммерческий. Хотя бизнес я оформляла именно под него.
У нас стали размещать рекламу, заказывать коммерческие тексты. Сначала все взлетело. За первые полторы недели набралось семь тысяч подписчиков, бешеная популярность. Авторы писали бесплатно, но я верила, что сайт разовьется, и мы сможем платить гонорары.  Сначала был энтузиазм и “вау-эффект”, потом он закончился, а сил и времени постоянно поддерживать Шакшуку нет. Конечно, я обновляю сайт, но реже, чем хотелось бы. Народ устал писать бесплатно, а я занята зарабатыванием денег на себя и сына. Все еще есть реклама, но она приходит стихийно, сама, потому что я совсем продажей рекламы не занимаюсь. Не могу сказать, что сейчас проект процветает. Мне казалось, что еврейские организации, заинтересованные в репатриации и в еврейском образе жизни, рано или поздно обратят на нас внимание, ведь проект нестандартный, яркий, потенциал у него огромный. Этого не случилось. Но Шакшука  познакомила меня с самыми лучшими людьми в Израиле, создала мне репутацию и открыла много дверей и предложений по сотрудничеству.

С Олегом вы познакомились после репатриации?

Нет. Как-то, незадолго до нее, я приехала сюда с семьей своих московских друзей, чтобы показать им Израиль.  Документы на репатриацию уже были поданы, но посольство бастовало, и все затягивалось. Мы с Олегом знали друг друга он-лайн. А в тот раз встретились, выпили кофе и через две недели уже жили вместе.

Сейчас ты продолжаешь работать как частный предприниматель?

Да. Причем в разных форматах. Например,  читаю лекции про кино. Много лет в Москве я занималась теле- и кинокритикой, ездила на фестивали в Канны, Берлин, Венецию. Это то, что я люблю безумно, — смотреть кино и писать про него. И если зовут рассказать, то я с огромным удовольствием. Когда я собиралась репатриироваться, я не представляла, куда я себя применю, потому что профессия неконвертируема, русский язык и пресса на русском языке, неактуальны. Ну вот иногда все-таки удается что-то сделать про кино. Я очень радуюсь этим маленьким возможностям.

Еще преподаю английский язык. Это оказалось более или менее надежной занятостью и куском хлеба. И, конечно, пишу и редактирую тексты на заказ.
Возможно, попробую работать учителем в школе. Не думала, что буду этим заниматься, но, оказалось, меня очень любят ученики, и мне приносит удовольствие, когда я вижу, как они продвигаются.

Очень хочется выровнять финансовое положение. Фриланс или даже преподавание на дому — не очень надежно в экономическом плане.

Что сложного в открытии и ведении своего дела в Израиле?

Вообще ничего. Процедура регистрации бизнеса заняла минут двадцать примерно. Приходишь в налоговую инспекцию, подаешь документы и тут же получаешь справку, что ты индивидуальный предприниматель. У меня “эсек патур”, это еще проще. Оборот маленький, до ста тысяч шекелей в год. Отчет сдается только раз в год с помощью наемного бухгалтера. Для нового репатрианта есть льготы: до 10 лет в стране не нужно платить налоги.


Как сформировались ваши политические взгляды в Израиле?

Не люблю про это говорить. Вообще политику не люблю, хоть это и не по-журналистски. Я приехала с “правыми” взглядами. Была на сто процентов уверена, что Израиль всегда прав, извините за каламбур. Потом поездила по стране, познакомилась людьми, отслужившими в боевых войсках, побывала за Зеленой чертой (Зеленая черта — линия прекращения огня после арабо-израильской войны 1948—1949 года, она же война за независимость Израиля). Это было сильное впечатление. Появилось понимание, что никто никогда не бывает “всегда прав”. И что так же, как нам больно и страшно за своих детей и за землю, которой мы когда-то лишились, больно и страшно и арабам, которых огородили забором из колючей проволоки. Я стала читать газеты, говорить с людьми, слушать разные стороны.

В Израиле очень жесткое противостояние между правыми и левыми. Здесь правые обвиняют левых в том, что они чуть ли не националпредатели, а левые правых честят фашистами. На русской улице более популярны правые взгляды, по вполне понятным причинам. Бывшему советскому народу привычнее смотреть на любой конфликт с позиции силы и в категориях «свой-чужой». И часто, обвиняя так называемых левых в нелюбви к Израилю, здесь забывают, что любовь не может быть с закрытыми глазами. Любовь – это видеть и болеть болезнями своей страны, надеяться их исправить, верить в то, что самое страшное можно решить, если искать выход.  Мы все – заложники арабо-израильского конфликта. И для меня важнее всего, что заложники этого постоянно тлеющего конфликта – наши дети. Мне страшно, глядя на своего трехлетнего ребенка, думать, что через пятнадцать лет он возьмет автомат и вынужден будет стрелять в живых людей. А потом с этим жить.

Что повернуло твои взгляды в поездках за Зеленую черту?

Не могу назвать конкретную ситуацию. Там я ощутила, что Израиль отгородился забором. Нам кажется, что на нас нападают, но мы держим людей за этим забором, для них это невыносимо. Я бы не хотела, чтобы мой ребенок рос за колючей проволокой, не мог свободно передвигаться, чтобы под каждой оливой он видел человека с оружием, которое потенциально направлено на него.

Очень легко сказать, что там плохие, а мы хорошие, так не бывает. В каждом человеке много и того, и другого. Арабы за Зеленой чертой с одной стороны заложники собственной власти, с другой стороны — нашего страха. Ну и коммерческой выгоды всех сторон. И идеологии тоже.
Это действительно очень болезненно. Мы вынуждены отгораживаться забором, держать людей под прицелом, самим жить под прицелом. Когда я еду в общественном транспорте или иду с ребенком в торговый центр, я понимаю, что может произойти все, что угодно.

Мы с Левой гостили недавно в Гиватаиме (это пригород Тель-Авива). И зазвучала сирена. Мы схватили детей, побежали в бомбоубежище. Здесь местные это воспринимают легко, мы неплохо провели там время, соседи-коренные израильтяне шутили и звонили родным. Паники не было. Было ощущение какого-то сюра – только что мой сын и дети друзей ругались из-за каких-то игрушек, и вот мы стоим в бомбоубежище под вполне отчетливый звук взорвавшейся ракеты. Такая реальность. Но я ни в коем случае не поддерживаю крики о том, что нужно зайти в Газу и сравнять ее с землей. Во-первых, там живут люди. Во-вторых, это ведь будут делать наши дети. В армии служат мальчишки и девчонки, которым по 18-19 лет. Ребенок, который взял автомат в руки и убил, будет жить с этим всю жизнь. Это огромная травма. В войнах не бывает победителей в этом смысле. Все искалечены.

Если меня спросить, за кого я буду голосовать на следующих выборах, я не знаю. И мне очень обидно, потому что я знаю: это реальные выборы. Для человека из России это “вау”. Народ действительно выбирает, решает. Но в программах кандидатов я не вижу никаких реальных предложений по решению многих вопросов мирной жизни, не только арабо-израильского конфликта.

Например?

С моей точки зрения, в Израиле огромная проблема с образованием. Я вижу это по своим ученикам. А ко мне приходят очень умные дети… Они все прекрасно решают тесты, но совершенно не способны эти знания применить в жизни. Их не учат читать, писать, думать. Они страшно удивляются, когда я им предлагаю просто поболтать на английском языке.

В здравоохранении огромные проблемы. Вижу это все время. Вижу, как тяжело добиваться медицинской помощи, месяцами приходится ждать очередей к специалистам, в приемных покоях больниц можно всю ночь просидеть в ожидании помощи. Врачей не хватает, медсестер не хватает. У меня много претензий к израильской медицине. Очень личных и очень болезненных. И мне кажется, что важнее всего – заняться обустройством этих очень важных областей. Потому что люди погибают не только в терактах…

А на российские выборы в консульство ходите?

Ни в коем случае! Мне кажется, мы не имеем права влиять на жизнь страны, в которой не живем. Я помню, как те, кто уезжал до меня, теряли связь с российской реальностью и переставали многое понимать. Это было видно изнутри, оставшимся. За столько лет вдали от России я уже  многого не понимаю. Протестное голосование, лишь бы не Путин? Окей, но я голосовала так всю жизнь, а что изменилось? Наверное, мой отъезд можно считать актом капитуляции. Я больше не готова участвовать в жизни той страны.
Моя жизнь очень “про здесь”. Моя главная цель сейчас  почувствовать себя уверенно – доучить иврит, иметь постоянный заработок с социальными гарантиями.

Ты хочешь, чтобы твой ребенок был израильтянином и рос здесь, невзирая на то, что ему светит служба в израильской армии?

Это мой выбор. До приезда сюда я много где успела пожить. В Америке, в Испании. У меня была возможность выбора. Но нигде мне не хотелось остаться, нигде. Я любила Израиль на расстоянии и продолжаю любить изнутри. Несмотря на то, что изнутри я увидела огрмное количество проблем, которые снаружи, конечно, совершенно незаметны. И все равно я очень рада, что я здесь и что здесь растет мой сын. Я себя ощущаю израильтянкой, и мой ребенок израильтянин несомненный, в том числе, по темпераменту. И сейчас он грохнется с качелей…

Вы соблюдаете еврейские традиции? Праздники, обрезание?

У нас с Олегом была хупа в самой красивой хайфской синагоге. Левке мы сделали обрезание, когда он родился. Но для меня это не было религиозным актом. Скорее, актом принадлежности к народу, к тому, что мы здесь и это очень еврейский мальчик.  Понятно, что в процессе я перенервничала ужасно и готова была убить всех этих людей, которые подбирались к моему ребенку со скальпелем, — гормоны никто не отменял. Я хочу, чтобы он рос с ощущением, что это его страна, его пространство. Конечно, я не отдам его в религиозную школу. Но он должен знать традиции, отмечать праздники. В этом году на Пурим у него было пять костюмов. Каждый день новый наряд.

У вас есть льготы от госуарства как у матери-одиночки?

Есть небольшое пособие на ребенка и пенсия по потере кормильца от агентства национального страхования. На эти деньги не прожить, конечно, но и без них было бы непросто. В первое время после смерти Олега я ничего не зарабатывала, не очень была в состоянии. Так что пособия помогали покрыть хотя бы часть арендной платы за квартиру.

Если в России поменяется обстановка, вы захотите вернуться? Если вместо Путина будет президентом Навальный, появятся честные выборы…

Я совершенно не сторонница и не поклонница Навального, так что совсем нет. Но если вы имеете в виду, вернусь ли я, если там станет чуть легче на время? Нет, не вернусь. Все это уже было, все движется по спирали – за темными временами в России приходят чуть более светлые, а потом новый темный виток. Я не вижу смысла для себя кататься на этих американских горках, и уж тем более катать на них сына.  И я действительно люблю Израиль, я стремилась сюда с 10 лет, когда впервые попала в еврейский лагерь. Мне здесь в кайф, несмотря на все минусы и то, что мне здесь сложнее, чем жилось в Москве.

Что в Израиле вы автоматически сравнивали с Россией?

Настроение окружающих. Это очень много. У меня нет страха, что если я упаду на улице, то так и продолжу лежать, а мимо будут идти безразличные люди. Я не боюсь здесь остаться одна. Хотя вроде бы я одна – родственников нет, муж умер.

За четыре с половиной израильские года вокруг меня в разы больше интересных и наполненных людей, чем было в Москве за многие годы. Не потому что их нет, просто иная система отношений. Здесь все ближе, теплее. Как-то сразу на ты во всех смыслах.
Израильское, еврейское тепло, нас с Левой “вытащило”. Когда не стало Олега, может быть странно прозвучит, но даже те, с кем мы были просто френдами в Фейсбуке, стали очень реальными руками, глазами и объятиями. Нам привозили еду, одежду, игрушки, мне писали десятки людей. Это, правда, спасло. Мне как будто махали с того берега, связь с которым я в тот момент потеряла. Люди, которые тогда ко мне пришли, до сих пор очень важны, значимы.

Но по сравнению с Москвой в Хайфе мне не хватает возможности куда-то выйти. Это провинция. Каждые выходные почти мы с ребенком уезжаем в центр страны. К друзьям, в музей. Я очень люблю Хайфу, ее горно-морской пейзаж. Но уже подумываю о переезде в центр, потому что Леве необходимо информационное наполнение. Он хорошо воспринимает выставки, впитывает окружающее, любит спектакли.

Одним словом, здесь вы дома?

Да. У меня не было этого ощущения ни когда мы жили в Николаеве (Украина), ни в России. Я всегда чувствовала, что я как бы в гостях, не до конца на своем месте. В Израиле я ощущаю себя дома.
Конечно, есть языковой барьер. Пока чувствую себя приезжей в этом смысле. И я не вписана в социальную структуру, потому что работаю дома, как ИП. И все равно —Израиль очень мой, и я хочу, чтоб он был и Лёвин. Если он вырастет и захочет уехать, например, в Берлин учиться, для меня это тоже окей. Моя задача дать сыну такую возможность – научить языкам. И дать ощущение, что у него есть дом, из которого можно уезжать, но он будет у него внутри всегда, ему будет куда возвращаться.

Лидия Михальченко
Исследователь Дома свободной России

Ссылка на видео

https://bit.ly/2XLUovQ