Мой отъезд можно считать актом капитуляции

Лидия Михальченко

Алина Ребель журналист, кинокритик, индивидуальный предприниматель, создатель сайта Shakshuka.ру и мама трехлетнего Лёвы.

В шабат мы встретились в парке старого района Хайфы, откуда открывается вид на морской порт, чтобы поговорить о репатриантской жизни, особенностях Израиля глазами молодой мамы и еще о разном, счастливом и трагическом, что пришлось пережить Алине за почти пять лет в Израиле.

Расскажите, как складывалась ваша жизнь до Израиля и как попали сюда?

Еще в юности я ездила в еврейские лагеря. Чувствовала себя там хорошо, а по возвращении — не очень. Уже тогда мне захотелось жить в Израиле, мои друзья уезжали. Но семья не планировала. Мы жили с мамой и бабушкой в Николаеве (Украина), потом мы с мамой переехали в Пермь. Там я закончила университет, романо-германское отделение, и  перебралась в Москву. Работала в проекте “Коммерсанта” “Столичная вечерняя газета”, в Газете.ру, в Русском курьере, была зам главного редактора подпроекта медиахолдинга РБК,  глянцевого журнала Тата.ру, затем пять с половиной лет возглавляла он-лайн кинотеатр Кинолампа.ру.
С работой все складывалось очень хорошо, было интересно, были деньги. И я никуда не ехала, хотя думала об этом все время. В свободное время приезжала в Израиль в гости.
А потом случился “Крымнаш” и стало очень душно.  Я очень благодарна Владимиру Владимировичу за то, что он захватил Крым и заставил меня осуществить мечту, с которой я жила много лет. А тут получила пинок. Это единственное, за что ему спасибо.

Вы следите за событиями в России?

Все меньше и меньше. Это становится менее актуальным. Здесь поток других дел. И при выборе, посмотреть новости про Израиль или про Россию, естественно, я посмотрю про Израиль, потому что я тут живу, тут у меня растет ребенок. В России остались мама и другие родственники, в остальном это “фантомные боли”. Конечно, мне не все равно, что будет в России в общественной и социальной сфере. Я живу в Израиле 4,5 года, то есть прожила в России всю сознательную жизнь. Мне не может стать в одночасье все равно. Я была из тех, кто верил в то, что в Россию пришла свобода, в то, что страна может жить по-другому. Работая в журналистике, я писала про медиабизнес и кино, общалась с московскими медиаменеджерами, наблюдала становление свободного телевидения и прессы, а потом их падение.

Вы бывали в России после репатриации?

Нет.

И не тянет?

Совершенно. Не представляю, как мне туда ехать с моим очень израильским ребенком. Он привык к чайлд-френдли среде. Мы приходим в кафе, и он тут же начинает распоряжаться персоналом.
Олега, моего мужа, не стало, когда ребенку был всего год, и теперь сын все время проводит со мной. Я беру его с собой, если читаю лекцию, провожу мероприятия, хожу на какие-то презентации, вечера. И все воспринимают его крайне дружелюбно. Здесь обожают маленьких детей. Мне сложно представить, что я спускаюсь с ним в московское метро. Даже не знаю, кто из нас больше испугается. Кстати, недавно совсем вернулся мой здешний приятель, который никогда раньше не был в Москве, и спрашивал, почему в московском метро нет детей. И ведь действительно – практически нет.

Конечно, мы съездим в Россию навестить бабушку и тетю, сестру Олега, посмотреть Питер, к примеру. Но я не могу сказать, что мне туда хочется.
Помимо прочего, у меня есть страх, что Лева в поездке заболеет. Некая фобия. Я безумно боюсь российской системы, в которой ребенка могут положить в больницу без мамы. Я читаю сайты “Такие дела” и “Правмир”.  На сегодняшний день, с моей точки зрения, это лучшие русскоязычные медийные проекты. И понимаю, что очень боюсь обнаружить себя там с Левой в ситуации форс-мажора. Я знаю, конечно, что можно запастись страховкой на такой случай, но мне все равно тревожно.
Мне очень страшно ехать с ребенком в Россию.

Вы создатель сайта Шакшука, посвященного Израилю и еврейскому образу жизни. Расскажите об этом проекте.

(Шакшука — блюдо израильской кухни, традиционно употребляемое на завтрак. Готовится из яиц, жаренных в  смеси помидоров, острого перца, лукa и приправ).

У меня были некоторые задумки еще  в России, но не было ощущения проекта целиком. Мне не хватало Олега, который  заставил поверить, что я могу быть не просто журналистом, но и сделать что-то большее. И не хватало Саши Фишмана и Дианы Россоховатской, с которыми мы таки Шакшуку допридумали и сделали.
Мы запустили Шакшуку, когда сыну было два месяца. Лежала на боку, держа Левку у груди, он не отпускал меня ни на минуту, и писала статьи. Это два моих любимых ребенка, почти ровесники, — Лева и Шакшука. Мы считали, что сможем заинтересовать проектом еврейское агентство Сохнут или министерство абсорбции. Расчеты не оправдались. Они находят Шакшуку интересной, но никакой финансовой помощи получить так и не удалось.

Это изначально был коммерческий проект?

Совершенно некоммерческий. Хотя бизнес я оформляла именно под него.
У нас стали размещать рекламу, заказывать коммерческие тексты. Сначала все взлетело. За первые полторы недели набралось семь тысяч подписчиков, бешеная популярность. Авторы писали бесплатно, но я верила, что сайт разовьется, и мы сможем платить гонорары.  Сначала был энтузиазм и “вау-эффект”, потом он закончился, а сил и времени постоянно поддерживать Шакшуку нет. Конечно, я обновляю сайт, но реже, чем хотелось бы. Народ устал писать бесплатно, а я занята зарабатыванием денег на себя и сына. Все еще есть реклама, но она приходит стихийно, сама, потому что я совсем продажей рекламы не занимаюсь. Не могу сказать, что сейчас проект процветает. Мне казалось, что еврейские организации, заинтересованные в репатриации и в еврейском образе жизни, рано или поздно обратят на нас внимание, ведь проект нестандартный, яркий, потенциал у него огромный. Этого не случилось. Но Шакшука  познакомила меня с самыми лучшими людьми в Израиле, создала мне репутацию и открыла много дверей и предложений по сотрудничеству.

С Олегом вы познакомились после репатриации?

Нет. Как-то, незадолго до нее, я приехала сюда с семьей своих московских друзей, чтобы показать им Израиль.  Документы на репатриацию уже были поданы, но посольство бастовало, и все затягивалось. Мы с Олегом знали друг друга он-лайн. А в тот раз встретились, выпили кофе и через две недели уже жили вместе.

Сейчас ты продолжаешь работать как частный предприниматель?

Да. Причем в разных форматах. Например,  читаю лекции про кино. Много лет в Москве я занималась теле- и кинокритикой, ездила на фестивали в Канны, Берлин, Венецию. Это то, что я люблю безумно, — смотреть кино и писать про него. И если зовут рассказать, то я с огромным удовольствием. Когда я собиралась репатриироваться, я не представляла, куда я себя применю, потому что профессия неконвертируема, русский язык и пресса на русском языке, неактуальны. Ну вот иногда все-таки удается что-то сделать про кино. Я очень радуюсь этим маленьким возможностям.

Еще преподаю английский язык. Это оказалось более или менее надежной занятостью и куском хлеба. И, конечно, пишу и редактирую тексты на заказ.
Возможно, попробую работать учителем в школе. Не думала, что буду этим заниматься, но, оказалось, меня очень любят ученики, и мне приносит удовольствие, когда я вижу, как они продвигаются.

Очень хочется выровнять финансовое положение. Фриланс или даже преподавание на дому — не очень надежно в экономическом плане.

Что сложного в открытии и ведении своего дела в Израиле?

Вообще ничего. Процедура регистрации бизнеса заняла минут двадцать примерно. Приходишь в налоговую инспекцию, подаешь документы и тут же получаешь справку, что ты индивидуальный предприниматель. У меня “эсек патур”, это еще проще. Оборот маленький, до ста тысяч шекелей в год. Отчет сдается только раз в год с помощью наемного бухгалтера. Для нового репатрианта есть льготы: до 10 лет в стране не нужно платить налоги.


Как сформировались ваши политические взгляды в Израиле?

Не люблю про это говорить. Вообще политику не люблю, хоть это и не по-журналистски. Я приехала с “правыми” взглядами. Была на сто процентов уверена, что Израиль всегда прав, извините за каламбур. Потом поездила по стране, познакомилась людьми, отслужившими в боевых войсках, побывала за Зеленой чертой (Зеленая черта — линия прекращения огня после арабо-израильской войны 1948—1949 года, она же война за независимость Израиля). Это было сильное впечатление. Появилось понимание, что никто никогда не бывает “всегда прав”. И что так же, как нам больно и страшно за своих детей и за землю, которой мы когда-то лишились, больно и страшно и арабам, которых огородили забором из колючей проволоки. Я стала читать газеты, говорить с людьми, слушать разные стороны.

В Израиле очень жесткое противостояние между правыми и левыми. Здесь правые обвиняют левых в том, что они чуть ли не националпредатели, а левые правых честят фашистами. На русской улице более популярны правые взгляды, по вполне понятным причинам. Бывшему советскому народу привычнее смотреть на любой конфликт с позиции силы и в категориях «свой-чужой». И часто, обвиняя так называемых левых в нелюбви к Израилю, здесь забывают, что любовь не может быть с закрытыми глазами. Любовь – это видеть и болеть болезнями своей страны, надеяться их исправить, верить в то, что самое страшное можно решить, если искать выход.  Мы все – заложники арабо-израильского конфликта. И для меня важнее всего, что заложники этого постоянно тлеющего конфликта – наши дети. Мне страшно, глядя на своего трехлетнего ребенка, думать, что через пятнадцать лет он возьмет автомат и вынужден будет стрелять в живых людей. А потом с этим жить.

Что повернуло твои взгляды в поездках за Зеленую черту?

Не могу назвать конкретную ситуацию. Там я ощутила, что Израиль отгородился забором. Нам кажется, что на нас нападают, но мы держим людей за этим забором, для них это невыносимо. Я бы не хотела, чтобы мой ребенок рос за колючей проволокой, не мог свободно передвигаться, чтобы под каждой оливой он видел человека с оружием, которое потенциально направлено на него.

Очень легко сказать, что там плохие, а мы хорошие, так не бывает. В каждом человеке много и того, и другого. Арабы за Зеленой чертой с одной стороны заложники собственной власти, с другой стороны — нашего страха. Ну и коммерческой выгоды всех сторон. И идеологии тоже.
Это действительно очень болезненно. Мы вынуждены отгораживаться забором, держать людей под прицелом, самим жить под прицелом. Когда я еду в общественном транспорте или иду с ребенком в торговый центр, я понимаю, что может произойти все, что угодно.

Мы с Левой гостили недавно в Гиватаиме (это пригород Тель-Авива). И зазвучала сирена. Мы схватили детей, побежали в бомбоубежище. Здесь местные это воспринимают легко, мы неплохо провели там время, соседи-коренные израильтяне шутили и звонили родным. Паники не было. Было ощущение какого-то сюра – только что мой сын и дети друзей ругались из-за каких-то игрушек, и вот мы стоим в бомбоубежище под вполне отчетливый звук взорвавшейся ракеты. Такая реальность. Но я ни в коем случае не поддерживаю крики о том, что нужно зайти в Газу и сравнять ее с землей. Во-первых, там живут люди. Во-вторых, это ведь будут делать наши дети. В армии служат мальчишки и девчонки, которым по 18-19 лет. Ребенок, который взял автомат в руки и убил, будет жить с этим всю жизнь. Это огромная травма. В войнах не бывает победителей в этом смысле. Все искалечены.

Если меня спросить, за кого я буду голосовать на следующих выборах, я не знаю. И мне очень обидно, потому что я знаю: это реальные выборы. Для человека из России это “вау”. Народ действительно выбирает, решает. Но в программах кандидатов я не вижу никаких реальных предложений по решению многих вопросов мирной жизни, не только арабо-израильского конфликта.

Например?

С моей точки зрения, в Израиле огромная проблема с образованием. Я вижу это по своим ученикам. А ко мне приходят очень умные дети… Они все прекрасно решают тесты, но совершенно не способны эти знания применить в жизни. Их не учат читать, писать, думать. Они страшно удивляются, когда я им предлагаю просто поболтать на английском языке.

В здравоохранении огромные проблемы. Вижу это все время. Вижу, как тяжело добиваться медицинской помощи, месяцами приходится ждать очередей к специалистам, в приемных покоях больниц можно всю ночь просидеть в ожидании помощи. Врачей не хватает, медсестер не хватает. У меня много претензий к израильской медицине. Очень личных и очень болезненных. И мне кажется, что важнее всего – заняться обустройством этих очень важных областей. Потому что люди погибают не только в терактах…

А на российские выборы в консульство ходите?

Ни в коем случае! Мне кажется, мы не имеем права влиять на жизнь страны, в которой не живем. Я помню, как те, кто уезжал до меня, теряли связь с российской реальностью и переставали многое понимать. Это было видно изнутри, оставшимся. За столько лет вдали от России я уже  многого не понимаю. Протестное голосование, лишь бы не Путин? Окей, но я голосовала так всю жизнь, а что изменилось? Наверное, мой отъезд можно считать актом капитуляции. Я больше не готова участвовать в жизни той страны.
Моя жизнь очень “про здесь”. Моя главная цель сейчас  почувствовать себя уверенно – доучить иврит, иметь постоянный заработок с социальными гарантиями.

Ты хочешь, чтобы твой ребенок был израильтянином и рос здесь, невзирая на то, что ему светит служба в израильской армии?

Это мой выбор. До приезда сюда я много где успела пожить. В Америке, в Испании. У меня была возможность выбора. Но нигде мне не хотелось остаться, нигде. Я любила Израиль на расстоянии и продолжаю любить изнутри. Несмотря на то, что изнутри я увидела огрмное количество проблем, которые снаружи, конечно, совершенно незаметны. И все равно я очень рада, что я здесь и что здесь растет мой сын. Я себя ощущаю израильтянкой, и мой ребенок израильтянин несомненный, в том числе, по темпераменту. И сейчас он грохнется с качелей…

Вы соблюдаете еврейские традиции? Праздники, обрезание?

У нас с Олегом была хупа в самой красивой хайфской синагоге. Левке мы сделали обрезание, когда он родился. Но для меня это не было религиозным актом. Скорее, актом принадлежности к народу, к тому, что мы здесь и это очень еврейский мальчик.  Понятно, что в процессе я перенервничала ужасно и готова была убить всех этих людей, которые подбирались к моему ребенку со скальпелем, — гормоны никто не отменял. Я хочу, чтобы он рос с ощущением, что это его страна, его пространство. Конечно, я не отдам его в религиозную школу. Но он должен знать традиции, отмечать праздники. В этом году на Пурим у него было пять костюмов. Каждый день новый наряд.

У вас есть льготы от госуарства как у матери-одиночки?

Есть небольшое пособие на ребенка и пенсия по потере кормильца от агентства национального страхования. На эти деньги не прожить, конечно, но и без них было бы непросто. В первое время после смерти Олега я ничего не зарабатывала, не очень была в состоянии. Так что пособия помогали покрыть хотя бы часть арендной платы за квартиру.

Если в России поменяется обстановка, вы захотите вернуться? Если вместо Путина будет президентом Навальный, появятся честные выборы…

Я совершенно не сторонница и не поклонница Навального, так что совсем нет. Но если вы имеете в виду, вернусь ли я, если там станет чуть легче на время? Нет, не вернусь. Все это уже было, все движется по спирали – за темными временами в России приходят чуть более светлые, а потом новый темный виток. Я не вижу смысла для себя кататься на этих американских горках, и уж тем более катать на них сына.  И я действительно люблю Израиль, я стремилась сюда с 10 лет, когда впервые попала в еврейский лагерь. Мне здесь в кайф, несмотря на все минусы и то, что мне здесь сложнее, чем жилось в Москве.

Что в Израиле вы автоматически сравнивали с Россией?

Настроение окружающих. Это очень много. У меня нет страха, что если я упаду на улице, то так и продолжу лежать, а мимо будут идти безразличные люди. Я не боюсь здесь остаться одна. Хотя вроде бы я одна – родственников нет, муж умер.

За четыре с половиной израильские года вокруг меня в разы больше интересных и наполненных людей, чем было в Москве за многие годы. Не потому что их нет, просто иная система отношений. Здесь все ближе, теплее. Как-то сразу на ты во всех смыслах.
Израильское, еврейское тепло, нас с Левой “вытащило”. Когда не стало Олега, может быть странно прозвучит, но даже те, с кем мы были просто френдами в Фейсбуке, стали очень реальными руками, глазами и объятиями. Нам привозили еду, одежду, игрушки, мне писали десятки людей. Это, правда, спасло. Мне как будто махали с того берега, связь с которым я в тот момент потеряла. Люди, которые тогда ко мне пришли, до сих пор очень важны, значимы.

Но по сравнению с Москвой в Хайфе мне не хватает возможности куда-то выйти. Это провинция. Каждые выходные почти мы с ребенком уезжаем в центр страны. К друзьям, в музей. Я очень люблю Хайфу, ее горно-морской пейзаж. Но уже подумываю о переезде в центр, потому что Леве необходимо информационное наполнение. Он хорошо воспринимает выставки, впитывает окружающее, любит спектакли.

Одним словом, здесь вы дома?

Да. У меня не было этого ощущения ни когда мы жили в Николаеве (Украина), ни в России. Я всегда чувствовала, что я как бы в гостях, не до конца на своем месте. В Израиле я ощущаю себя дома.
Конечно, есть языковой барьер. Пока чувствую себя приезжей в этом смысле. И я не вписана в социальную структуру, потому что работаю дома, как ИП. И все равно —Израиль очень мой, и я хочу, чтоб он был и Лёвин. Если он вырастет и захочет уехать, например, в Берлин учиться, для меня это тоже окей. Моя задача дать сыну такую возможность – научить языкам. И дать ощущение, что у него есть дом, из которого можно уезжать, но он будет у него внутри всегда, ему будет куда возвращаться.

Лидия Михальченко
Исследователь Дома свободной России

Ссылка на видео

https://bit.ly/2XLUovQ